профессиональные фотокорреспонденты носят свою аппаратуру. Легко прихватив сумку, Ванюхина оставила в камере хранения тот самый пакет, который был передан ей полтора дня назад на Ленинградском проспекте пареньком студенческого вида, захлопнула дверцу, бросила в копилочную прорезь камеры монетку в один фунт, после чего набрала уже другой секретный код и направилась к выходу.
Вернувшись на такси к себе в отель, Лариса Петровна вывесила наружу табличку с надписью «Не беспокоить!», затем закрыла дверь на два оборота, оставив ключ в скважине, сняла с себя платье и в одной комбинации, прихватив сумку, направилась в спальню, где расстегнула на сумке «молнию» и стала извлекать какие-то предметы, каждый из которых был аккуратно завернут в вощеную бумагу. После того как все предметы были освобождены от упаковки, Ванюхина стремительно, почти не глядя, собрала их прямо на шелковом покрывале роскошной двухспальной кровати.
Перед ней лежали семизарядная автоматическая винтовка с оптическим прицелом и складным металлическим прикладом, два пистолета — крупнокалиберный «люгер» и изящная «беретта» с перламутровой рукояткой, легко умещавшаяся в ее ладони, и несколько пачек с патронами. Здесь же находилась небольшая дорожная аптечка с тремя совершенно безобидными пузырьками пенициллина и пакетом одноразовых шприцов.
Лариса Петровна Ванюхина, которая уже одиннадцатый год числилась в группе «Дым» под кодовым именем «Четвертый», выполнила все инструкции Центра.
Теперь ей оставалось только ждать…
6.
В САМОЛЕТЕ САН-ПАУЛО — АМСТЕРДАМ
Апрель 1978 года
Когда двое незнакомых парней с бицепсами и затылками воспитанников добровольно-спортивного общества «Динамо» усаживали меня на заднее сиденье с заботливостью санитаров, головой отвечающих за сохранность парализованной пациентки, на крыльце дома, выглядевшего снаружи совсем не так зловеще, как внутри, появилась Стеша с полиэтиленовым пакетом. Довольно быстро преодолев расстояние от крыльца до машины, она сунула пакет в открытое окно:
—
Держи.
—
Что это?
—
Твоя косметика. Эти жлобы с Винницы забыли положить… Вот паскуда, а! Небось свое говно в жизни не забудут!..
—
Стеша, так ведь ты сама же сказала, что мне она без надобности.
—
Теперь может понадобиться, — Стеша шевельнула своей фантастической грудью, сразу же обдав меня легкой волной материнского тепла.
—
Откуда ты знаешь? — Эта странная женщина невольно вызывала во мне довольно глупую, беспричинную улыбку. — Может, я уезжаю в такие места, где еще жарче…
—
Жарче, чем в этом обезьяньем питомнике, не бывает, — авторитетно заявила Стеша и, повернувшись ко мне своей необъятной попой, навсегда скрылась в таинственном доме, в котором, скорее всего, так и остались невостребованными ее несомненные, хоть и тщательно скрытые достоинства. В этот момент внутри у меня шевельнулось странное желание. Мне вдруг захотелось посидеть с этой необычной бабой у себя дома, на кухне и обсудить с ней кое-какие женские проблемы… Господи, и чего только не взбредет в голову, когда термометр показывает + 49 в тени!..
Тем временем оба мужичка, которых Стеша удивительно точно охарактеризовала жлобами, попрыгали, как ваньки-встаньки, на переднее сиденье, одновременно повернули ко мне свои круглые стриженые головы и, убедившись, что я еще не растворилась в знойном латиноамериканском мареве, синхронно кивнули.
Машина взревела и понеслась.
Я была уже изрядно поднаторевшей в такого рода делах девушкой, чтобы почти сразу же сообразить: оба русоволосых жлоба, у которых прямо на лбу был тщательно выведен обильно наслюнявленным химическим карандашом полный текст устава внутренней караульной службы с завершающей ударной фразой «Служу Советскому Союзу!», ну никак не могли быть моими провожатыми до Амстердама! Принять их за урожденных голландцев, да и вообще за кого-либо, кроме чистопородных деревенских парней из нетронутой российской глубинки, можно было разве что в дизентерийном бреду в могильной тиши реанимационного отделения. Стало быть, РЕАЛЬНОГО провожатого мне представят уже в аэропорту. Рассматривать вариант, при котором меня, словно бандероль, положат в самолет в Сан-Пауло и востребуют уже в Амстердаме, я не стала. К тому времени мой запас научно-технической информации значительно возрос. Причем возрос настолько, что я знала: кроме стратегических бомбардировщиков с ядерным оружием, которые дозаправляются в воздухе, ни один летательный аппарат не способен совершить бросок из Бразилии в Голландию без промежуточной посадки, где я, без строгого контроля со стороны советской военной разведки, запросто могла бы смыться. Знали бы они, что именно смываться мне как раз таки было категорически запрещено! А посему, отбросив с девичьей скромностью мысль о том, что ради меня могут снарядить стратегический бомбардировщик ВВС СССР, я настроилась на неизбежную встречу с очередным конвоиром на длинной дистанции, куда так неосмотрительно отправила меня всезнающая Паулина…
Судя по тому, как машина на довольно приличной скорости петляла по сверкающим под ослепительным солнцем авенидам и широченным улицам, обсаженным высоченными пальмами, сидевший за рулем динамовский жлоб ориентировался в экзотическом муравейнике до умопомрачения красивого и нарядного Сан-Пауло так же уверенно, как в новостройках до боли в суставах родного Медведкова.
…Почти не снижая скорости, машина нырнула в многоярусный гараж, расположенный под гигантским зданием аэропортовского терминала, и, резко скрипнув тормозами, замерла в ряду уже запаркованных автомобилей всех марок и цветов. Жлобы почти синхронно повыскакивали из машины и стали терпеливо дожидаться, пока я не повторю этот нехитрый маневр.
Их дальнейшие действия неожиданно напомнили моего незабвенного папочку, подарившего мне жизнь, чисто русскую фамилию и череду незабываемых воспоминаний, которые всплывали в памяти неожиданно, резко, как бы отбрасывая меня далеко назад, в то время, когда я была совсем другим человеком — маленькой девочкой из коммунальной квартиры, окна которой выходили на замызганную привокзальную площадь с торговками в пуховых платках, ларьками и вечно пьяными мужчинами в кепках- восьмиклинках и высоких резиновых сапогах. Надо сказать, что, помимо идеалов коммунистической партии и практически безответной любви к моей матери, у папочки Василия Сергеевича была еще одна пламенная страсть — футбол. А потому его не блиставшая особыми изысками лексика пестрела диковинными фразами и выражениями, смысл которых я, по причине малолетства и слабой спортивно-прикладной образованности, понять не могла, хотя в силу врожденного любопытства и настырности очень стремилась. Следует также отметить, что отношения между моими родителями, как любил по любому поводу повторять наш университетский преподаватель научного коммунизма, «исторически не сложились». Проще говоря, папа с мамой не ладили еще до моего появления на свет и неосмотрительно решились на продолжение рода в обоюдной (хотя, как выяснилось позднее, совершенно некорректной) надежде на стабилизацию внутрисемейной напряженки. Как и следовало ожидать, с моим появлением на свет ситуация накалилась до предела, после чего папа и мама, используя ставшую классической в тесном кругу знакомых формулировку моей любимой подруги, «разбежались в обоюдном восторге». В детской памяти остались несколько папиных фразочек, одна из которых была просто потрясающей. Ругаясь с мамой и неизменно поддерживающей ее бабушкой, он, используя, видимо, последний аргумент самозащиты, вопил, как на динамовском стадионе: «Да не берите вы меня в коробочку, кошелки драные!!» Когда я просила бабушку Софью Абрамовну объяснить мне популярно суть диковинной папочкиной аллегории, эта степенная дама, носившая в молодости на своей роскошной груди золотой лорнет и проигрывавшая в «девятку» все финансовые поступления от вечно сгорбленного дедушки-скорняка, неизменно отвечала другой загадочной фразой: «Гей
