Спустя мгновение, сообразив, кто находится перед ней, Катя вновь разрыдалась, на этот раз схватив гостью за обе руки и притягивая к себе:

– Он бросил меня! Этот негодяй меня бросил!

– Ну что ты. – Потрясенная, Александра присела на диван, сжимая дрожащие пальцы подруги. – Как такое возможно? Вы опять поссорились, только и всего?

– На этот раз все кончено! – хрипло выкрикнула Катя, тряся упавшими на глаза волосами. – После того, что было сказано, я его не прощу! Никогда! Никогда!

– Что же он тебе наговорил, этот молодящийся идиот? – Александра, никогда не скрывавшая своей неприязни к признанному любимцу женщин, десять лет морочившему голову ее подруге, больше не сдерживалась. – Наверное, опять устроил истерику, ни на что другое он не способен!

Ответом были судорожные рыдания, уже без слез. Катя тряслась, захлебываясь икотой, ее искаженное багровое лицо стало почти неузнаваемо, так изменилась за считанные часы эта холеная, красивая женщина. Александра сбегала в ванную, смочила под краном полотенце. Почти насильно влила в рот подруге полстакана воды. Та поперхнулась, и вода струйками потекла на ночную рубашку, которая до сих пор оставалась единственным предметом одежды на обитательнице номера. Александра сделала из этого вывод, что ссора произошла рано утром, а то и ночью.

Катя подтвердила ее догадку. Подняв с пола и прижав к груди мокрую от слез подушку, она торопливо заговорила, будто боясь, что собеседница покинет ее, не дослушав:

– Мы приехали поздно вечером, вчера, ну ты знаешь. Я еле его уломала, он стал такой невозможный. Всего боится, только и твердит о том, что люди подумают. Десять лет, да что там – всю жизнь он изменял своей ненаглядной Дездемоне, или Офелии, или кого еще она там из себя изображала! И никаких угрызений совести! Но стоило ей помереть, как он будто с цепи сорвался. Глаза на мокром месте, бесконечное нытье, то себя во всем обвиняет, то ко мне цепляется. Я терпела… Думала, пусть сдуется этот пузырь, не очень-то мне верилось в его неутешное горе! – Женщина убрала волосы со лба, всхлипывая и глотая последние слезы. – Я все взяла на себя, чтобы его не беспокоить в такую минуту. Сама звонила в санаторий, сама заказала два отдельных номера, сама со следователем по телефону объяснялась, чтобы он не подумал, будто мы сбежали. Он, кстати, был не против. Я сказала, что у Кости с сердцем плохо, а он ответил, что они не звери, пусть лечится, только за пределы области не уезжает…

«Да звонила ли ты следователю? – усомнилась Александра, внимательно разглядывая лицо подруги. – Насколько я тебя знаю, ты не затрудняешься формальностями. Может, и контрабандой уехала!»

– Сюда явились – новая комедия! – продолжала изливать душу Катя. – Стоим внизу у стойки администратора, и он делает вид, что приехал совершенно отдельно от меня. Я к нему повернулась, ручку попросила, а он прикинулся, что впервые меня видит, клянусь! «Прошу вас!» – ответил и галантно этак ручку протянул… Я чуть не упала! Поднялись наверх, я попыталась сразу расставить точки над «и», потому что терпеть не могу таких представлений, а он в номере у себя заперся…

– Вот сволочь! – не выдержала Александра. – Скажи, ну что ты с ним до сих пор хороводишься, неужели не понимаешь, что он за птица? Ему нужно, чтобы на коленях перед ним ползали, восхищались его талантом и слюни с пола подтирали! Он сделал из жены полное ничтожество, щетку для пыли, рабу паркета и мебели, сделал бы и из тебя то же самое, окажись ты его супругой, а не подругой!

– А ты думаешь, я этого не понимала? – Катя косо взглянула на приятельницу и глубоко вздохнула. Она явно начала успокаиваться. – Отлично все видела, потому мне этот чертов развод и был до лампочки. И нервы я себе никогда на этот счет не портила. Правда, иногда хотелось, чтобы было меньше вранья и больше уважения, но что уж поделаешь… Чем-то приходится жертвовать. Но этой ночью он перегнул палку! Такого и ангел не вынес бы!

Из ее дальнейшего рассказа следовало, что актер сам позвонил ей в два часа ночи по внутреннему телефону и умирающим голосом попросил прийти, поухаживать за ним. Катя по опыту знала, что за предсмертным кротким лепетом не скрывается ничего серьезного – разве что учащенное сердцебиение, но поторопилась выполнить просьбу.

– Ведь я, несмотря ни на что, любила его и жалела! – Она заломила руки, будто пытаясь вывернуть свои тонкие белые пальцы, унизанные кольцами. – Я с ним оставалась, потому что у меня к нему чувство, а вовсе не из-за денег или престижа, или его связей, как все считают. Уж если на то пошло, я могла и другого кого- нибудь найти!

«И стоило бы, да никто на горизонте не появлялся», – иронизировала про себя Александра, хорошо осведомленная обо всех подробностях личной жизни подруги. Она понимала, что та давно уже пала жертвой самообмана, убедив саму себя, что деньги любовника ей не нужны и она принимает их из одолжения. На самом деле деньги и были цементом, так прочно связавшим этих двух людей.

– Представь теперь мои чувства. – Спрыгнув с дивана, Катя нервно заходила по номеру, пиная попадавшиеся ей под ноги разбросанные вещи. – Я прибегаю к нему среди ночи с нитроглицерином, валокордином и с какой-то еще подобной гадостью – из-за него всегда вожу с собой запас, вся косметичка пропахла. Накапываю лекарство в стаканчик, вожусь с ним, утешаю, чуть за ухом не чешу, как кота… И вдруг вижу – на тумбочке, в изголовье кровати, огромный портрет почившей супруги! Художественное фото, да еще в черной рамочке!

Александра отвернулась, скрывая невольную улыбку. Она вообразила, как отреагировала эмоциональная Катя на портрет, и посочувствовала соседям, оказавшимся волей случая за стеной.

– Конечно, я устроила скандал. – Катя распахнула балконную дверь и потянулась, вдыхая свежий сосновый воздух, ворвавшийся вместе с солнцем в душный прокуренный номер. – Высказала все, что накипело, – и про его великую любовь, и про житие этой горькой страдалицы, и про носки с макаронами, которыми он меня все попрекает, как будто я носки штопать не умею и макароны не ем! Дал бы мне свои дырявые носки – и я бы штопала! Да только нужды в этом нет, так что ж комедию-то ломать?! Кажется, давно уже состоятельный человек, а все ему эти дырки покоя не дают!

– Портрет, держу пари, ты расколотила? – предположила Александра.

Ее радовало уже то, что подруга заметно ожила. Катя даже начала понемногу одеваться, отыскивая предметы одежды среди неизбежно сопровождавшего ее в поездках беспорядка. Натянула джинсы, сорвала ночную рубашку и влезла в свободную шелковую блузку. Подойдя к трюмо, женщина поморщилась, осмотрев свое распухшее лицо и принялась массировать его с кремом.

– Ну что ты, – обращаясь к своему отражению, бросила Катя. – В былые времена, может быть, я бы так и сделала, но Варвара все-таки умерла… Портрет я не тронула… Но стаканом в Костю запустила. Попала ему в лицо… – И, прищурившись, добавила: – В общем, я и метила в лицо. Уж очень он меня достал своей святой женушкой, которая всю печень ему проела.

Александре не удалось выяснить, сильно ли пострадал артист в результате этого неожиданного нападения. В любом случае, рассудила она, это было неважно, так как даже самый легкий синяк или царапина имели бы огромный резонанс. Бобров относился к своей постепенно увядающей внешности трепетно, как заядлая кокетка, его приводил в ужас каждый новый знак подступающей старости – морщинка, складка, отвисшая кожа… Катя признавалась подруге, что покупает для него самые дорогие и эффективные кремы, которыми он втайне мажется, не желая прибегать к такому радикальному средству, как пластическая операция. Это было несколько странно, потому что актер давно уже стал коммерсантом в большей степени, чем служителем искусства. Внешность не играла роли в его карьере… Но видимо, причина психоза крылась глубже, чем просто в страхе остаться не у дел. Стакан, пущенный в лицо, должен был перечеркнуть все многолетние старания Кати полностью завоевать сердце любовника.

– Ну а дальше и рассказывать противно, – вздохнула Катя, припудриваясь и начиная красить ресницы. – Ненавижу смотреть на плачущих мужчин… Это гнусное зрелище – сидит здоровенный мужик с таким волевым лицом, как у Кости, ну прямо Цезарь или Александр Македонский! И льет слезы в три ручья, как ребенок, которому по заднице надавали! Поревел, заявил мне, что я продажная тварь, и вот как благодарю его за все благодеяния… И что я не стою мизинца этой удивительной женщины, которая погибла из-за меня – так и заявил, из-за меня! Ну а я ответила, что он может больше не тыкать мне в глаза этими святыми мизинцами. Я не любитель мощей!

– Вы сто раз ссорились, – напомнила ей художница. – Стоит ли раздувать из этого историю?

– Нет-нет, всему конец! Он тут же собрал вещи, позвонил администратору и приказал вызвать такси в Москву. Это уже было где-то в пять утра, начинало светать… Сказал, что едет прямо к детям, то ли падать