состояние, – ответил тот, старательно завязывая галстук. – Я не ломаюсь, как ты любезно выразилась. А просто оберегаю свою частную жизнь. И свою собственность. Помилуйте, что же это такое?! Я не люблю, когда мое имя становится достоянием гласности в связи с такими крупными приобретениями… И никто этого не любит. Мы с вами, Александра Петровна, договорились, что все ваши покупки для строящегося дома будут сделаны со всеми возможными предосторожностями. И что же? Не успевает панно прибыть в Москву, как об этом сообщают по всем центральным каналам в криминальных новостях, и везде упомянуто мое имя! Я должен был даже давать какие-то дурацкие комментарии по этому поводу! Все благодаря вашей замечательной организации дела! Конечно, Варя это увидела, конечно, стала выяснять, с какой целью куплено панно… И мы неизбежно поссорились.

– Ты признался, что купил его для моего дома? – поморщилась Катя. – Ну конечно, признался!

Артист повернулся к ней так величаво и смерил ее таким царственным взглядом, что Александра предположила – он в этот миг воображал себя не меньше чем римским цезарем.

– Какое это имеет значение? – сухо спросил Бобров.

– Да такое, что твоя жена, уж конечно, явилась сюда выяснять отношения со мной, – отрезала женщина. – Не вынесла душа поэта двухсот тысяч евро. Теперь я понимаю, что за нелегкая ее принесла. Только вот где она ключ раздобыла? Твой на месте?

– Не проверял. – Константин Юрьевич похлопал себя по карманам замшевого пиджака и махнул рукой: – Ах, да какая разница? Она давно наверняка нашла его и сделала себе дубликат.

– Как… дубликат?!

Катя так изменилась в лице, что любовник поспешил уверить – ему-де точно ничего неизвестно. Он только предполагает, что покойница, будучи женщиной очень наблюдательной и, надо сказать, ревнивой, могла обзавестись и Катиным адресом, и дубликатом ключа, причем без особых усилий.

– Ну, я же там жил. – Теперь актер говорил мягким, мурлыкающим голосом. – Я же не мог постоянно прятать ключи, записные книжки, счета за строительство… Будь ты моей женой, ты бы тоже поинтересовалась…

– Значит, все это время она могла спокойно войти в мою квартиру и разобраться со мной или натравить на меня наемного убийцу?! Я так и знала! – У Кати на глазах показались слезы. – Ты совершенно не думал о моей безопасности!

– Но, Катенька, я заботился о тебе как мог…

– Простите, что вмешиваюсь, – подала голос Александра. Женщина собралась с последними силами и решила проглотить все услышанные в свой адрес обвинения, чтобы достичь цели. – Но я не виновата в том, что дело получило огласку. Кто знает, почему убили этого несчастного курьера? Как я могла это предугадать? Я никогда не подводила своих клиентов, и ваше имя не афишировала… Но что можно было сделать, когда завели уголовное дело… Конечно, пришлось вас назвать…

– Довольно! – величественно бросил Константин Юрьевич. К тому моменту он уже прижимал к груди плачущую Катю. – Наше сотрудничество закончено, панно находится в безопасном месте, и вы можете больше за него не переживать. Конец! Я все сказал! Реставрировать вы его не будете, это даже не обсуждается.

– Но почему?!

– Не собираюсь комментировать.

– Я сделаю это бесплатно! – воскликнула художница, осененная внезапной идеей. – Да, сделаю это просто в качестве извинения! Никто лучше меня не приведет в порядок такую вещь! Неужели вы готовы пожертвовать жизнью редкого произведения искусства из-за своей обиды?

С ее губ рвались обвинения в самодурстве, но Александра сдерживалась и даже пыталась умоляюще улыбаться. Однако артист не смягчился. Продолжая поглаживать вьющиеся, коротко остриженные волосы Кати, он сделал надменный жест, указывая в сторону двери:

– Да уйдите же, оставьте нас в покое!

– Правда, Сашка, иди. – Катя послала подруге заговорщицкий взгляд, в котором та прочла обещание посодействовать. – Потом разберемся.

Александра коротко простилась и вышла из гостиной. Дверь в спальню была наполовину прикрыта, оттуда слышались мужские голоса, твердившие что-то непонятное. «Слева два сорок. Справа пятьдесят. Поверни, темно. От окна – два пятнадцать». Она видела только чью-то очень широкую спину, обтянутую черной хлопковой курткой.

Когда она поравнялась со столовой, оттуда как раз появилась Любовь Егоровна. Дрожащая, растерянная, консьержка была сама на себя не похожа. Александра лишь пристально на нее взглянула, не собираясь ни о чем спрашивать, но та схватила ее за руку:

– Уходите? Я с вами!

– А что случилось? – поинтересовалась художница, когда они покинули квартиру и вызвали лифт. – На вас лица нет.

– Ох, не спрашивайте.

– Да я и не собиралась. – Александра пожала плечами и высвободила руку.

– Можете себе представить? – Любовь Егоровна вдруг придвинулась почти вплотную, обдавая собеседницу запахом сердечного лекарства. – Жена Константина Юрьевича каким-то образом проскочила мимо вахты утром, следователь все меня пытал, как я ее не заметила! Ну, не видела, и все тут! Зато я вспомнила, что раньше ее встречала! Один раз, в нашем подъезде!

– Вы уверены? – удивилась художница. – Она что же, к Кате приходила?

– Не знаю, ничего не знаю. – Консьержка первой шагнула в раздвинувшиеся двери лифта, спутница последовала за ней. – Приехала, поднялась наверх и вскоре спустилась. Тут же ушла. Ни словом со мной не обмолвилась. Важная дама.

– Следователь знает об этом?

– Уж конечно. – Любовь Егоровна шумно вздохнула. – Ему я сказала, а вот им, голубкам, не стала… И так готовы друг дружке глаза выцарапать. Теперь-то мне ясно, что жена давно стащила у Константина Юрьевича ключ. Ее можно понять, а? Квартира-то там, наверху, на чьи денежки обставлена? Да и куплена небось не на Катеринину зарплату… Конечно, этой несчастной женщине было обидно… А кому бы не было… Может, она давно с ней по душам поговорить хотела…

Лифт уже остановился, они вышли, а консьержка все продолжала щебетать, явно отходя от пережитого шока. Она затащила Александру в свою каморку и накапала ей корвалолу в стаканчик, мотивируя это тем, что у нее «вид – краше в гроб кладут!». Художница покорно выпила лекарство, потому что в самом деле чувствовала себя скверно. Накопившаяся многодневная усталость и недосыпание смешались с отчаянием. Она понимала, что, сколько ни унижайся, какие доводы ни приводи, артист уже не подпустит ее к панно, и Катя вряд ли что-то здесь изменит. «Все пропало, все кончено… – Эта мысль осой жалила ее мозг, вызывая резкие вспышки боли, от которой женщина временами слепла. – Так проколоться… Единственный шанс, одна ставка… И я ее проиграла. Глупо, безумно глупо!»

До нее, будто издалека, доносилось возбужденное щебетание консьержки. Любовь Егоровна поставила чайник и теперь щедро сыпала в кружки растворимый кофе, сахар и подливала молоко, готовясь угостить гостью. Александра опомнилась:

– Извините, я не могу задерживаться. Надо идти.

– Куда же вы? – огорчилась та.

«В самом деле, куда? – с горечью спросила себя женщина. – После того, что случилось, не имеет смысла спешить. Не сегодня, так завтра этот идиот отдаст панно на реставрацию какому-нибудь бракоделу, и тогда…» Она громко застонала, и консьержка с сочувствием на нее посмотрела:

– У вас зубы болят? Могу таблеточку дать… Я хотела рассказать кое-что, да вам, я вижу, неинтересно… А следователь сказал мне, что это самые ценные показания, какие он сегодня получил.

– Правда? – пробормотала Александра, не очень прислушиваясь.

– Да! Я даже спросила сперва у Кати, можно ли об этом говорить следователю. Она не возражала, хотя я бы на ее месте попробовала сохранить такое в тайне! Ведь это значит, что парень не был случайным вором!

– И вы туда же! – очнулась художница. – Неужели думаете, что Катя с кем-то сговорилась, чтобы убрать эту бедняжку…