Все это вспомнилось Невелингу в те мгновения, что он задержался на ступенях лестницы, отыскивая сына взглядом там, где с недавних пор привык видеть его во время обеда. И сейчас же полегчало: Виктора не было, сын выполнил приказ, не ослушался, а ведь он, Невелинг, все-таки в нем сомневался, боясь признаться в своих сомнениях даже самому себе.

Он улыбнулся… и облегченно вздохнул.

Фрау Инга растерялась, увидев на лице хозяина улыбку, и чуть было не выронила из рук тарелки, которые несла в этот момент от громоздкого мрачного буфета к обеденному столу. А мадам Невелинг вся засветилась, на нее упал столб солнечных лучей, и она засверкала, запылала в нем, будто золотистая пылинка.

— Ну, девушки… — весело сказал Невелинг, громко втягивая носом дразнящие запахи и довольно потирая широкие ладони, — сегодня, я вижу, вы постарались от души.

Он приподнял крышку фарфоровой супницы, расписанной синими пасторалями с ветряными мельницами, заглянул в нее, еще раз потянул носом и подчеркнуто умильно опустил тяжелые, темные веки.

— Да я вижу луковый суп! Настоящий парижский луковый суп! О, чудо!

— Мы с фрау Ингой хотели сделать сюрприз Вику, а его вот… нет, — смущенно и с извиняющейся улыбкой сказала мадам Невелинг. — Я думала, что к обеду вернется, ведь сказал — поехал куда-то за город, недалеко. А он…

— Ничего, — непривычно тепло улыбнулся ей муж. — Никуда Вик не денется, он настоящий мужчина, а настоящие мужчины частенько не ночуют дома! Завтра он будет опять за нашим столом.

И он громко захохотал, видя, как целомудренная фрау Инга заливается стыдливым румянцем.

За обедом он фривольно шутил, и в конце концов Марта стала потихоньку пофыркивать на него, не смея, однако, возмутиться, а фрау Инга, казалось, была рада провалиться сквозь землю, лишь бы только спастись от казарменного юмора развеселившегося хозяина дома. Когда же он, наконец, удалился к подножию королевской пальмы, дабы насладиться добрым английским элем, обе женщины вздохнули с откровенным облегчением, и на душе обеих было светло и празднично.

Старик итальянец, принесший эль, подал Невелингу узкий казенный пакет, прошитый толстыми нитками и запечатанный пятью сургучными печатями.

— Только что доставлено фельдкурьером, сэр, — доложил он полушепотом, преисполненный таинственности и почтения. — Я не осмелился прервать ваш отдых, сэр… Прошу простить, сэр.

Под отдыхом старик имел в виду только что завершившийся обед.

— Спасибо, Антонио, — поблагодарил Невелинг старика и отпустил его благосклонным кивком, не выдавая нетерпения, охватившего его с того момента, когда он еще издали увидел конверт в руке приближающегося с элем садовника.

Этого конверта он ждал, ждал с нетерпением, но куда позже, и то, что принесли его сейчас, ничего хорошего не сулило и могло означать, что произошло что-то неожиданное — возможно даже, провал операции еще до того, как она началась. И Невелинг весь собрался, чтобы как можно скорее понять, что можно еще спасти, что нужно немедленно сделать, если даже остался хоть один-единственный шанс на удачу.

Но прежде чем вскрыть пакет, он, не отрываясь от оловянной кружки выпил весь эль до дна и, лишь поставив ее на белый столик перед собою и привычно отерев тыльной стороной широкой и жесткой ладони пену с усов, аккуратно, одну за другой, взломал сургучные печати на желтом конверте.

Он быстро пробежал первые строки, напечатанные на листе дорогой бумаги — плотном, с казенным грифом наверху, — скользнул взглядом ниже, еще ниже, разом глотая целые абзацы, без лишних, ненужных деталей, но во всем их смысле. И, облегченно хмыкнув, откинулся в садовом кресле. Затем протянул руку к потайной кнопке, вделанной снизу в столешницу, и нажал ее. Где-то отозвался негромкий звонок, и через минуту Антонио уже спешил к хозяину с еще одной кружкой пенистого эля.

Теперь, потягивая прохладную, горьковатую жидкость, Невелинг внимательно перечитал донесение, настолько важное и срочное, что дежурный по Системе набрался храбрости передать его шефу даже тогда, когда по установившейся традиции никто не имел права его беспокоить. Исключая самых экстраординарных случаев, разумеется. Видимо, по мнению дежурного, такой случай был именно сейчас… Служба перехвата докладывала: в редакцию крупной либеральной газеты минувшей ночью позвонил неизвестный, назвавшийся офицером национальных военно-воздушных сил, и сообщил, что через сутки…

Невелинг читал и перечитывал сухие строки рапорта службы перехвата, стараясь не поддаться охватывающему его бешенству. Итак, неизвестный сообщал в газету план операции «Час Пингвина» — в общих чертах, без деталей, но все совершенно точно: против кого намечалась операция, время и место ее проведения, кем она была организована и кто ее должен был проводить.

«Так! — не поддавшись эмоциям, холодно отметил про себя Невелинг. — Позиция первая. Обнаружена утечка сверхсекретной информации. Позиция вторая. Служба перехвата реагировала молниеносно. Уже через пятнадцать минут ее представитель явился к дежурному редактору газеты — как раз в тот момент, когда тот собирался отправить снятое с магнитофонной ленты сообщение в набор. Представитель службы перехвата и военный цензор со всей строгостью предупредили дежурного редактора, никак не ожидавшего такого поворота событий, что за публикацию в обход цензуры материала, который может рассматриваться как разглашение государственной тайны или сведений, ставящих под угрозу национальную безопасность, по статьям уголовного кодекса таким-то и таким-то, а также указов и декретов номер такой-то и такой-то он, редактор, может быть осужден на тюремное заключение до стольких-то лет, или на денежный штраф до такой-то суммы, или на то и другое, вместе взятое…

Затем у редактора и у тех немногих сотрудников газеты, которые в той или иной степени были причастны к работе над сообщением мифического офицера, были взяты расписки, в которых они обязались не разглашать имеющиеся теперь у них сведения государственного значения и подтвердили, что им известно о том, что их ждет в случае, если будет установлено, что они эти сведения все-таки разгласили.

Третья позиция. О происшедшем было немедленно доложено по команде еще вчера вечером, но, пока докладная перебиралась наверх со ступеньки на ступеньку, рабочий день закончился, и шеф Системы благополучно отбыл домой, где беспокоить его было категорически запрещено. Чтобы преодолеть страх перед этим запретом и принять решение, понадобилось еще более часа. — Невелинг про себя от души выругался. — Еще полчаса старый Антонио дожидался, пока кончится обед, и вот, наконец…»

Что ж, к этому делу он вернется. Завтра с утра. Газете и всяким там бумагомарателям рты пока заткнули. Пока, на сегодня, когда операция «Час Пингвина» должна начаться и кончиться…

Он посмотрел на свой морской хронометр, потом поднял взгляд к небу, затянувшемуся мглистым дымком наступающих сумерек. Кое-где поблескивали неяркие звезды, и белая ущербная луна была перечеркнута длинным и узким, как лезвие ножа, зыбким розоватым облаком. Что ж, Виктор тоже, наверное, смотрит сейчас в небо там, где Невелинг побывал на прошлой неделе, чтобы лучше представить себе, как все будет происходить.

Он приехал туда один на стареньком «лендровере», будто бы присматривая участок земли для покупки. Район был приграничный, но спокойный, террористы сюда из-за границы не проникали, а если и проникали, то хлопот никому не доставляли — местным властям ничего иного и не было нужно.

Патрули чернокожих полицейских лишь провожали «лендровер» скучающими взглядами — в последнее время незнакомые белые здесь появлялись несколько раз, проводили какие-то измерения на местности. В этом не было ничего необычного: укрепленные районы теперь создавались по всей границе, и на ней работали группы соответствующих специалистов.

Ориентируясь по крупномасштабной карте, Невелинг довольно быстро нашел нужную точку в буше. Невысокие зонтичные акации образовывали там небольшую рощицу у подножия пологой горы Мбузини. Окрестности щетинились колючими кустарниками, переливались волнами слоновой травы, укрывавшей в своих зарослях целый невидимый, скрытый от чужого взгляда, таинственный мир животных, насекомых и растений. Здесь было тихо и мирно, и лишь колеи, оставленные рубчатыми шинами патрульных «лендроверов», свидетельствовали, что краем, куда не ступала нога человека, этот район назвать было никак нельзя.