— Уходить! — крикнул знакомый голос. — Этих взять с собой. Пригодятся.
Снаружи глухо раздавались выстрелы.
...Из-под дверей амбара сочился дневной свет. За дверьми слышались голоса. Сапоги часового изредка останавливались, размыкая полоску света, и снова мерно двигались мимо дверей,
Они лежали на земле, связанные по рукам и ногам. Клешков с усилием поднял голову. Впереди, боком к нему, лежал Мишка. Было видно, как он спеленат веревками и как режет петля его раненую руку, притянутую к груди. Сашка опустил голову. Болела натертая шея. Красковцы гнали их на арканах рядом с лошадьми, пока Мишка не попытался повеситься, зацепившись ногами за какой-то куст. Тогда их всех троих швырнули поперек седел и так и довезли до своего гнезда сквозь лес и сплошные болота. Клешков чувствовал себя виноватым. Это он вышиб у Мишки кольт. А Мишка был прав. Если б они убили эту проклятую седую бабу, они встретили бы банду выстрелами, а вместо этого они лежат вот тут и неизвестно, что еще придумают бандиты.
— Миш, — сказал он.
Мишка не шевельнулся.
Сзади голос Гуляева, чуть охрипший, но все такой же ровный, сказал:
— Привет и братство, как писали депутаты Конвента. Как себя чувствуешь, Клешков?
— Я-то ничего, — сказал Клешков с неохотой. — Как вот Мишка там?
— Фадейчев! — позвал Гуляев.
Мишка не откликался.
Клешков смотрел в потолок. Сквозь щели голубело небо.
— Как кур в ощип попались, — сказал он. — И все ты, Гуляев!
— Все я, — сказал Гуляев. — Неужели ты ныть будешь, Клешков? Я от тебя не ждал. Кто-то из англосаксов сказал: надеяться и действовать не поздно до самой смерти.
— А, иди ты со своими англосаксами, — сказал Клешков, — и без них тошно.
Мишка вдруг заскрежетал зубами и застонал.
— Больно, Миш? — спросил Клешков, поднимая голову.
Фадейчев не ответил.
— Обидно, — вдруг сказал Гуляев. — Я это дело уже почти понял, тут вся загвоздка в том, чт
Загромыхал замок, распахнулась половинка дверей. Просунулась бородатая рожа. Самого лица не было видно, но борода была заметна и широка.
— Эй, анчихристы, — сказал пропитой голос, — не болтай, а то Носов не стерпит!
— Это кто Носов? — спросил голос Гуляева.
— Иван Порфирьич Носов, георгиевский кавалер и унтер-цер армии его императорского величества. Он как красного учует, так и мечтает, как бы его штычком пошшекотать.
— Серьезный он у вас человек, — опять сказал голос Гуляева.
— Положь голову, — грянул часовой, — и не подымай, пока не приказано! Разговорился у меня! Я — Носов! И я иш-шо кишки с вас выпушшу!
Дверь закрылась.
Все лежали молча. Мишка опять застонал. Клешков попробовал перекатиться к нему, но сил не было.
Около дверей амбара опять заговорили.
— Скоро, Порфирьич, мы с тобой миллионщиками ходить будем, — сказал чей-то хрипатый бас.
— Не пойму, точно ето, ай как, — ответил голос часового, — штой-то давно ету байку слышим, а денег усе нету.
— Найдем, — сказал хрипатый, — раз ента Седая опять с нами, все чин чином будет.
— Разжиться бы — оно неплохо, — сказал часовой.
— Разживемся, — сказал хрипатый. — А теперча давай одного из энтих на допрос.
В чисто прибранной горнице пахло ладаном от лампад, развешанных перед каждой иконой. На полу лежали половики. Капитан Красков в нижней рубашке брился перед зеркалом.
— Входите, входите, товарищ Клешков! — весело сказал Красков, соскребая лезвием мыло со щеки. — Рад принять вас в домашней обстановке.
Клешков оглянулся. Позади в дверях стоял огромный мужик в солдатской шинели. Он всмотрелся и понял вдруг, что уже видел его когда-то.
— Хотите познакомиться с Никитой Дмитриевичем? — добриваясь, спросил Красков. — Лучше позже. Он тогда все свои таланты разом предъявит.
Он быстро надел френч, застегнул его и позвал:
— Мадам, прошу.
Вошла Седая. Строгое черное платье чуть топорщилось на груди, но бинтов не было видно.
— Этот? — спросил Красков.
— Нет, — сказала она, присаживаясь на стул около стола и глядя на Клешкова. — Этот скорее вел себя по-джентльменски.
— Перейдем к делу, — сказал Красков и, подойдя, в упор посмотрел зеленоватыми умными глазами. — Чем вы занимались в угрозыске?
Клешков смотрел под ноги.
— Нет смысла молчать. Это несет болезненные последствия, — сказал Красков. — Я и так все знаю — и то, что вы комсомолец, и то, что доброволец. Впрочем, одно с другим связано. Будете отвечать?
Клешков покачал головой.
— Митрич! — сказал Красков.
Тяжелое колено вдавилось в крестец Клешкову, и одновременно дюжие лапы вывернули ему руки. Клешков упал на колени.
— Будете отвечать? — холодно спросил Красков.
Клешков снова покачал головой.
Свистнула плеть. Обожгло лицо. Кроме саднящей боли, Клешков почувствовал сладковато-соленый вкус крови, скатившейся к губам. Еще и еще раз врубалась нагайка в лицо. Клешков дергался, пытался спрятать голову, но нагайка прожигала, прорубала кожу.
— Хватит! — сказал голос Краскова.
Клешкова подняли.
— Ну как, одумались? — спросил Красков.
Клешков с трудом разлепил глаз, другой не разлеплялся. Все лицо жгло, как будто в него вкопали порох и подожгли. Он увидел Краскова, молча глядящего на него, и Седую, отвернувшуюся к окну.
— Отвечать не собираетесь? — спросил Красков.
Клешков упрямо покачал головой. Он не собирался. Он давно готов был ко всему этому, весь мировой капитал был против него, комсомольца. И он знал об этом, когда вступал в ячейку.
— Свяжи ноги и брось в соседней комнате, — сказал Красков кому-то.
Клешков был тут же связан, и шерстистый кляп душно и противно забил ему рот. Его кинули на пол в соседней комнате, и он, хотя саднило лицо, стал слушать, что происходит за стеной.
— Развязать, — сказал голос Краснова. — Ну, здравствуйте, чекист товарищ Фадейчев, не ожидали попасть в такое общество, а?
— Ты, падло буржуйское! — с натугой сказал Мишкин дискант. — Рази б я с тобой разговаривал? Я, попадись ты мне в руки, враз бы тебя располовинил.
— Вот это разговор, — сказал Красков. — Сразу видно...
Но тут послышался топот, взвизгнула женщина, затопотали в борьбе ноги по полу, упал стул. Ударил выстрел.
— Да что вы, вахмистр! — негодующе крикнул голос Краснова.
— Никак не мог отодрать, вашбродь, — хрипато пробасил вахмистр.
— Вынесите и посмотрите, нельзя ли чего сделать!
