Его завертело водоворотами и накреняло в разные стороны. Тюки стали толкать друг друга, словно затеяли игру — кто кого раньше столкнет в реку.

Джан Мамад попробовал править шестом, чтобы вырваться из потока, но шест, как спичку, выбрасывало на поверхность воды.

— Ситора, назад! Ситора! — закричал Джан Мамад.

Слониха тем временем уже нащупала дно и пробиралась к берегу.

— Назад, назад, Ситора! — продолжал звать ее Джан Мамад.

Он перебирался с тюка на тюк, чтобы выравнивать паром. Это было все, что он мог теперь делать для спасения купеческого товара. Но тюки не унимались. Они так разыгрались, что теперь уже раскачивали мчавшийся паром, как ярмарочные качели.

Ситора, услыхав зов Джан Мамада, снова повернула к середине реки. Ее подхватило потоком и понесло вниз, вслед за паромом.

Там, где река изгибалась, выступала каменистая отмель. Паром несло на нее.

У Джан Мамада возникла надежда:

«Если паром налетит на отмель и его опрокинет, то тюки шерсти задержатся на мелководье и течением их будет прижимать к камням. А тогда с помощью Ситоры их удастся вытащить на отмель. Конечно, если самому уцелеть при этом».

Джан Мамад оглянулся и увидел плывущую слониху. Ситора гребла в потоке всеми четырьмя ногами и поэтому заметно догоняла паром.

— Скорей, Ситора! Скорей! — кричал Джан Мамад.

На повороте реки течение ослабело, и Джан Мамаду удалось воткнуть шест в воду. Зажимая его босой ногой между двумя дощатыми выступами парома, он изо всех сил стал рулить на отмель.

Вблизи отмели паром швырнуло на подводные камни, и бурдюки запрыгали по ним упругими мячами. Паром подбрасывало, точно повозку на ухабах. Но вот его занесло на торчавший из воды камень, вокруг которого пенился буран. Паром запрокинуло набок и стремительно повернуло на камни, как колесо на оси. Тюки шерсти, будто схватившись друг за друга, ринулись в воду. Падая вместе с тюками, Джан Мамад старался отпрыгнуть подальше: он боялся очутиться под ними. Конечно, он мог еще расшибиться о камни, но тогда это не пришло ему в голову.

Джан Мамад попал в яму между камнями. Он коснулся ногами дна, но всплыть не смог. Его держал водоворот. В тот миг, когда он должен был захлебнуться, ему почудилось, что толстая водяная змея схватила его за горло. В ушах у него клокотало и звенело, перед зажмуренными глазами словно повис кумачовый халат. Он еще сознавал, что, если сделает попытку вздохнуть, в горло хлынет вода, и все же он должен был вздохнуть.

Он открыл рот, но вместо воды хлебнул струю воздуха — свежего воздуха!

Водяная змея стала сползать с его шеи. Джан Мамад открыл глаза и увидел себя сидящим на голове слонихи.

Ситора держала хобот перед ним в ожидании сахара. Здесь вода доходила ей чуть выше боков, и она твердо стояла на каменистом дне. Поток, разбивавшийся о каменную гряду, терял здесь силу и, обтекая бока слонихи, пенился не более, чем вода в оросительной канаве.

— Ситора, ох, Ситора! — тихо произнес Джан Мамад, пересаживаясь с головы слонихи на ее шею и поглаживая размягченные водой, порозовевшие складки ее хобота. — Дорого мне приходятся платить тебе за свою жизнь!

Он вынул из кармана два куска промокшего и подтаявшего сахара и взвесил их на ладони. Выбрав кусок побольше, он сунул его в хобот слонихи.

Потом поглядел на отмель. Тюки шерсти, как он я полагал, застряли между камнями, прижатые течением к отмели. Некоторые из них, подмываемые водой, шевелились.

Джан Мамад пересчитал глазами тюки. Одного не хватало.

— Ситора, — сказал он испуганно, — нужно найти этот тюк… — Он стал оглядываться по сторонам. — Ты знаешь, что со мной сделает уездный начальник, если мы не выловим его?! Скорей же, Ситора!

Но слониха повернулась к отмели задом и пошла прямо на берег.

Джан Мамад вытащил из-за пазухи платок, выжал из него воду и потом завернул в него последний промокший кусок сахару.

— Ситора! — просительно сказал он, стараясь ногой повернуть ее назад. — Сделай милость, обойдем вокруг отмели.

Однако слониха, ударяя себя хвостом по бедрам, упрямо продолжала идти к берегу, как будто хотела сказать: «Я спасла тебя из воды, а теперь нужно поскорей спасти от купца и уездного начальника».

Она поднялась на крутой пустынный берег, и перед ней открылась широкая пыльная равнина, поросшая пепельно-жесткой травой и колючками. Вдали паслось большое стадо степных антилоп.

Слониха закинула хобот на лоб и пронзительно затрубила, словно приветствовала их.

Джан Мамад с трудом преодолел высокий перевал, где слониха скользила по снегу, превратившемуся на солнце в ледяную кору.

Теперь он спускался с очень крутого склона по тропе, петлявшей среди крупной каменной осыпи.

Далеко внизу виднелась сдавленная горами долина, а за узким пенистым потоком на вершине холма был едва приметен караван-сарай с зубчатыми стенами и круглыми башнями по четырем углам.

Слониха медленно спускалась по тропе, ощупывая хоботом каждый камень и ставя передние ноги на наиболее надежные из них. Задними ногами она осторожно задерживала стремительность спуска, из-под них сыпались камни и с грохотом безудержно катились вниз.

Джан Мамад сидел на шее слонихи, подостлав под себя коврик. У него ломило все тело и горела спина, на которой еще не зажили рубцы. Один из них гноился, и к нему прилипала рубаха.

Всего было тридцать девять ударов розгами. Но он сосчитал только до тридцать пятого. Он не помнил, как его принесли на носилках со двора уездного начальника в камышовый шалаш на берегу реки. Там он отлеживался недели две.

Его кормили случайные путники. Они приходили к переправе и, не находя парома, уходили вниз по реке, где на расстоянии двухдневного перехода отыскивали среди отмелей брод.

Слониха, предоставленная самой себе, целыми днями паслась в камышах, а по вечерам приходила на водопой и оставалась ночевать возле Джан Мамада. Она каждый раз просовывала в шалаш хобот, чтобы удостовериться: там ли он.

И Джан Мамаду было приятно, когда она после водопоя касалась влажным и прохладным хоботом его разгоряченного лба. Спала слониха на песке у самого шалаша.

Силы позволяли Джан Мамаду держаться за веревку, привязанную к вьючному седлу слонихи, однако спускаться пешком по такой круче ему было невмоготу.

— Ты потише, Ситора! — просил он слониху, когда ее заносило на осыпавшихся камнях. — Худо мне, Ситора. Ох, как худо! Конечно, и тебе нелегко. Но вот уже виден караван-сарай. Там я тебя покормлю, и мы отдохнем. А потом снова в путь. Нельзя нам в каждом караван-сарае останавливаться на ночевку: не хватит денег прокормить тебя до Кабула.

Джан Мамад пощупал у себя за пазухой тряпичный кошелек, чтобы еще раз проверить, цел ли он. В кошельке хранились мелкие монеты, полученные от купцов за разные услуги.

Уездный начальник не заплатил ему жалованья. Он написал в Кабул городскому голове, что весь доход от парома вместе с жалованьем Джан Мамада пошел на покрытие убытка купцу, у которого тюки шерсти, по ниспосланной милости божьей, задержались возле каменной отмели, но сильно подмокли, потому что пролежали в воде, пока не схлынуло наводнение.

Уездный начальник извинялся еще перед городским головой в выражениях теплоты и сердечности, не подрывавших, однако, и его служебного положения, за то, что должен был отказаться от слона и вернуться к лошадиной тяге. Он объяснял это тем, что слон неповоротлив и требует больших расходов на веревки, которые быстро истлевают в воде. Что же до лошади, то хотя она и может тянуть значительно меньше поклажи, но зато не нуждается в веревках, так как лошадь привязывают к парому ее же собственным хвостом и еще ни разу не было случая, чтобы у нее отрывался хвост.