Ситора стала собирать с земли опавшие абрикосы. Она неторопливо съела их и затем занялась плодами на дереве, до которых могла дотянуться хоботом. Незрелые абрикосы ока срывала вместе с ветвями и листьями.

Дерево уже все было обобрано снизу, но слониха еще не утолила голода после долгого трудового дня. Она лбом нажала на ствол, чтобы повалить дерево, но дерево устояло. Тогда Ситора подкопала ногами ствол и привалилась к нему своим могучим телом. Раздался сухой треск, и вслед за ним послышалась тревожная дробь колотушки ночного караульщика. Где-то заливисто залаяли собаки.

Рано утром городской голова в сопровождении домоправителя и слуг вышел в сад поглядеть на выкорчевку пней. Аллея привела его к водоему. Он увидел поваленное под корень дерево, а рядом с ним слониху, стоявшую по брюхо в воде. Сытая слониха обливала себе бока илистыми струями. Завидя городского голову, она закинула хобот на лоб и, подставляя его желтоватым лучам солнца, восторженно затрубила.

— Чтоб ей помереть молодой! — вскричал городской голова. — Это лучшее дерево моего сада!

Он наклонился, желая поднять кусок алебастра, отколовшегося от облицовки водоема. Но домоправитель опередил его, подхватил этот обломок и услужливо подал городскому голове.

— Бездельник! — заорал на него городской голова. — Ты только и знаешь, что себе брюхо набивать, а за садом вовсе не присматриваешь! Хозяйское добро — тебе зло!

Он размахнулся обломком алебастра и запустил его в голову слонихи.

Ситора прижала уши, погрузила хобот в воду и затем, взметнув им, стремительно выплеснула струю. Вода обрушилась на городского голову, сбив с него каракулевую шапку.

Все отпрянули назад, кроме городского головы, который застыл на месте намогильным камнем. По его чесучовому халату расплылись рыжие разводы ила.

— В полицию! В полицию! — завопил он наконец, придя в себя. — Где Джан Мамад?

Домоправитель, подобрав с земли шапку господина и наспех вытирая рукавом каракуль, подскочил к нему.

— Чтоб тебе помереть в расцвете сил! — продолжал кричать городской голова. — Где ее поводырь, я спрашиваю?

Домоправитель кинулся по аллее.

— Погоди! — остановил его городской голова. — Пусть он сначала выведет эту скотину из сада, пока она другие деревья не повалила!

Однако городской голова не послал в полицию Джан Мамада, так как опасался оставить слониху без присмотра: ведь если бы ей захотелось вернуться назад в город никто не мог бы ее остановить.

В тот же день он приказал Джан Мамада убираться из Кабула вместе со слонихой Он отправил его на север, через перевалы Гиндукуша, на реку Кундуз, с письмом к тамошнему уездному начальнику.

Городской голова полагал, что слоних; сможет приносить доход, если будетперетас кивать через реку паром с купеческими то варами. К тому же и кормежка ее будет даровая, так как берега этой реки заросли ее новыми чащами камыша.

Река Кундуз всегда всклокочена и постоянно несет рыжую воду, как будто смывает с себя грязь и никак не может ее смыть. Особенно же она бывает грязна во время ливней в горах. Тогда она мчится стремительно и бурливо и часто выходит из берегов.

Однажды в такую пору к реке подошел вьючный обоз каттаганского купца. Купец вез тюки шерсти и торопил Джан Мамада с переправой.

— Повремените, — сказал ему Джан Мамад, глядя на дальние горы, над которыми надувшимися серо-мглистыми парусами распростерлись тучи. — Недавно прошел ливень. Пусть вода схлынет. Тогда и слонихе будет легче.

— Вот тут мы с тобой и не сойдемся, — возразил купец. — Тебе скотину жаль, а мне — мой товар. Сегодня одна цена на шерсть, завтра другая. И мне неохота терпеть убыток из-за твоей жалостливости. На слонах земля вон держится, а что до воды, то она им легче пуха. А не веришь, так пойдем к уездному начальнику: он тебе разъяснит.

Но Джан Мамаду не хотелось идти к уездному начальнику. Один раз тот уже учил его, что, когда от купца получают подарок, то с таким купцом следует быть обходительным. Джан Мамад не совсем понимал, почему от него требуется обхождение, если подарок получает уездный начальник, но палка, пущенная в дело для подкрепления урока, отбила у него охоту когда-либо попадаться на глаза уездному начальнику.

— Веревки на пароме слабы, — мрачно сказал Джан Мамад. — Лучше бы это разъяснили уездному начальнику. Веревки шерстяные и старые — не выдержат.

— Если будет угодно богу, — сказал купец, — веревки и тебя выдержат, когда ты будешь болтаться в петле.

По приказанию купца, погонщики каравана понесли на своих спинах тюки шерсти к спокойной заводи, где стоял паром. Низко пригибаясь под тяжестью ноши, они осторожно ступали по воде, чтобы не поранить босые ноги о коряги и подводные пеньки камыша.

Они укладывали тюки на дощатый настил парома, под которым хлюпали надутые воздухом бурдюки из воловьих шкур. Когда первые тюки купеческого обоза были нагружены на паром, Джан Мамад крикнул в камышовые заросли, где паслась слониха:

— Ситора, сюда!

Тотчас же послышался шорох, как будто внезапно поднявшийся легкий ветер прошелся по верхушке камышовой чаши. Слониха вышла на берег и, не дожидаясь, когда Джан Мамад даст ей за это положенную награду, сама засунула хобот в его карман и вынула оттуда кусочек сахару.

Джан Мамад запряг ее в паром. Веревочные полуистлевшие постромки, никогда не просыхавшие от воды, и плетеный тростниковый хомут составляли всю упряжь слонихи.

Джан Мамад проверил перевязку бурдюков, взобрался на задний тюк шерсти и стал выводить паром из заводи. Он отталкивался шестом, помогая слонихе, вязнувшей в топком иле, обходить камышовые плавни.

— Смотри, — крикнул ему вдогонку купец, — если подмочишь хоть один тюк, ответишь за убыток потрохами твоего деда и прадеда!

Выйдя на речной простор, слониха сама взяла направление к противоположному берегу. Она пошла против течения, срезая его под острым углом. На середине реки клокочущие потоки с гребнями рыжеватой пены подступили к ее голове. Слониха высоко задрала хобот и продолжала погружаться в воду. Потеряв дно, она поплыла.

Джан Мамад не видел, как оборвалась одна постромка. Он только почувствовал сильный рывок, когда паром занесло и тотчас же накренило на левый бок. Джан Мамад быстро перебрался с одного тюка на другой, чтобы не скатиться в реку а выровнять паром. Волны беспорядочно толклись между воловьими бурдюками и звонко ударяли в них, как в туго натянутые барабаны. Слониха продолжала плыть против течения.

Джан Мамад не отрывал взгляда от второй уцелевшей постромки, натянувшейся под напором воды так, будто слониха тащила за собой батарею тяжелых пушек. И он заметил, что на второй постромке стали расходиться в двух местах шерстяные волокна.

«Только бы осилить главное течение, — думал Джан Мамад, — а там сразу будет полегче. До берега еще останется шагов двести, но течение уже не будет так тянуть и, в случае обрыва, можно прибиться к какой-нибудь заводи».

Джан Мамад стал шестом направлять слониху вправо, чтобы круто выйти из главного потока с бурлящими водоворотами. Слониху продолжало сносить вместе с паромом.

— Ну же, Ситора, скорей, скорей! — торопил он ее. — Иначе мы потопим тюки! А ты знаешь, что тогда сделает со мной уездный начальник?!

В тот миг, когда Джан Мамаду показалось, что Ситора уже вытянула паром из главного течения, лопнула вторая постромка, и паром, будто оттолкнувшись от слонихи, стал быстро удаляться от нее.