— Похоже, два или три улуса идут городку. А конных воинов на глазок поболее полутысячи, не меньше, атаман. За собой ведут табун коней, с полста больших кибиток.

Атаманы, а вместе с ними и прибывшие на другом челне казачьи есаулы, с видимым облегчением переглянулись — в Кош-Яике защитников числом ежели и не больше, чем идущих сюда ногаев, то по крайней мере и не меньше.

— Что делать будем, Матвей? — спросил Богдан, давая понять, что в ратных делах опыта у Матвея Мещеряка гораздо больше после сибирского похода с Ермаком. Предстояло сражение с войском, а не лихой внезапный налет на улус или на охрану торгового или посольского каравана. — В городке укроемся альбо в поле выйдем?

Мещеряк внимательно осмотрел окрестности перед островом. Слева по увалу — густой лес, затем обширная степь, а дальше, верстах в пяти вверх по Яику — снова густой лес, над которым вился столб густого дыма, где дозорные казаки зажгли костер с охапкой свежей травы, а теперь и сами наметом уходили от того места, торопясь избежать стычки и неминуемей гибели от многочисленной вражеской конницы, которую, правда, еще не было видно.

— Сделаем так, Богдан! В лесу укроем две сотни казаков, каждый с двумя заряженными пищалями, поближе к берегу. Ногайские мурзы непременно захотят на наш городок посмотреть вблизи, а то и руками пощупать — крепок ли? Идти, думаю, будут с бережением, потому как непременно уведомлены, что нас на Яике не сто и не двести человек. Еще две сотни конных казаков я возьму с собой, укроюсь в этом же лесу, но чуток подальше. Как только ногаи подойдут, вы поочередно, полусотнями, палите из пищалей, чтобы первые, отстреляв, успели зарядить оружие к тому времени, когда последние успеют пальнуть по ногаям. Так-то будет пальба пусть и не столь густая, зато беспрерывная. Да и казаки, которые в городке останутся, пущай не дремлют, за южной степью поглядывают — вдруг там еще одна орда объявится да и полезет на конях вплавь через протоку к городку! Кого в Кош-Яике за старшего оставишь? — Матвей спросил у Богдана, не переставая следить за маленьким казачьим отрядом человек в двадцать, который вдоль правого берега Яика продолжал скакать к ним и был уже в двух верстах, не далее.

— В городке я оставлю за старшего есаула Никиту Уса, а ему в подмогу будут Иванко Дуда да Якуня Павлов. Первуша Зезя и Нечай Шацкой со мной на берег сойдут и в засаде лягут.

— Вот и славно! — Матвей повернулся к своим есаулам: — Ортюха, Иванко и Тимоха, отберите лучших казаков да живо на конях спуститесь пониже городка, чтобы вас ногаи не приметили, поднимитесь в заросли, и я вас там ожидать буду. Митроха, Емельян и Томилка с пешими казаками обороняйте городок и будьте есаулу Никите Усу в полном подчинении. Чтобы не вышло какой неразберихи и порухи. Это первое серьезное сражение с ногаями на новом месте, и нам его проиграть никак негоже! Уверуют враги в свою силу, осмелеют… как осмелел хан Кучум после гибели атамана Ермака Тимофеевича, да и почти все татары, ему подвластные, сызнова расхрабрились!

Митроха Клык зло глянул в дальний горизонт, словно уже видел надвигающуюся вражескую орду, дернул щеками со множеством шрамов, сквозь стиснутые зубы проговорил:

— Все сделаем, как надо, атаманы. А нужда будет, зовите, враз по стругам сядем и на подмогу поспешим.

Великан Емельян Первoй без слов вскинул огромную дубину-палицу, показывая, что готов хоть теперь же ринуться в кромешную свалку.

— Добро, братцы-казаки! За дело. Ногаи вот-вот на дальнем увале объявятся, а по степи им домчать до городка раз плюнуть! И глазом моргнуть не успеем, как длинноусая братия перед нашим носом саблями махать примется!

Мещеряк остался на берегу один, внимательно взглядом проводил спустившихся к реке Барбошу и есаулов. Через некоторое время встретил прискакавших из дозора казаков, и когда они слезли со взмокших коней, подозвал своего любимца, черноглазого и вихрастого десятника Федотку Цыбулю, который с виноватым понурым видом шел к атаману, разводя в стороны руками, как будто этими жестами хотел что-то объяснить, ожидая сурового выговора. Матвей по его обреченному виду догадался, что случилось нечто неприятное, потому и спросил невольно суровым голосом:

— Говори, что стряслось? Все казаки целы?

Федотка стянул с кудрявой темно-русой копны волос черную баранью шапку, виновато опустил голову и еле выговорил, запинаясь:

— Митяя и еще двоих… из вновь прибившихся казаков… Онисима и Агафона… ногаи ухватили, атаман, прости.

Матвей скрипнул зубами, рубец от татарской стрелы над левым глазом побагровел от напряжения, которое сковало лицо — худшего и не чаял услышать! Одно дело — в сече погибли, другое — в плен угодили, а что с пленными казаками татары и ногаи в Сибири делают, хорошо памятно по судьбе есаула Якова Михайлова, по приказу Карачи разорванного четырьмя конями. «Узнает Маняша, что Митяй пропал — слезами от горя зальется! Надо же такому случиться — неделю как венчаны и — вот тебе, страшная судьба ждет казака…»

— Как это случилось? — только и выдавил из себя Матвей, опуская руки, которые налились вдруг свинцовой тяжестью.

Сбиваясь едва не на каждом слове, Федотка поведал, что Митяй и два казака были в дальнем дозоре, отъехали от остальных с полверсты осмотреть урочище, а когда приблизились к зарослям, по ним ударили стрелами. Но били ногайские лучники не по всадникам, а по лошадям, чтобы взять пленных для спроса. Тут основной дозор и увидел, что из урочища на открытое поле тучно пошли ногайские конники.

— Я спешно повелел запалить сигнальный костер, чтобы его на сторожевой вышке приметили, и увел казаков. Иначе и другие угодили бы к хану Урусу на пытку — непременно пожелает узнать всю подноготную правду о нашем городке и о силе войска. Прости, атаман, не мог я выручить Митяя с товарищами, ногаев целая орда, а нас всего-ничего, как кот наплакал!

— Трясца Урусовой бабке, чтоб весело спалось! — ругнулся Матвей, с отчаянием подергал себя за темно-русую бородку, обреченно махнул рукой. — Не казнись, Федотка, твоей вины в том нет, что Митяй с казаками к Урусу угодил. Ежели день-два живы будут, постараемся вызволить товарищей из неволи. Теперь дайте коням роздых, напоите в реке — скоро здесь нешуточное сражение учнется, ежели только мурзы отважатся настоящий бой нам дать!

С острова вплавь спешно переправились две сотни конных казаков, а по стругам, поставленным вновь на якоря борт к борту, на правый берег Яика по сходням сошли еще две сотни пеших казаков, каждый из которых имел по две заряженных пищали с запасом пороха и пуль. Матвей поспешил навстречу Богдану, издали оповестил казаков, что передовые разъезды ногайцев уже вышли из леса вверху по Яику.

— Через малое время подступят сюда! Поторопитесь, Богдан, у степняков глазастые досмотрщики, как бы не приметили нашу засаду. Вы вдоль опушки залягте, а я с конными вон к тем дубам продерусь, чтобы быть у мурз за спиной.

— Добро, Матвей, — коротко ответил Богдан, молча махнул казакам, чтобы поспешили за ним, и первым побежал к опушке леса, где в густых зарослях кустарника можно было легко укрыться. Матвей прихватил с собой дозорцев с Федоткой, присоединился к остальным всадникам. Они, ведя лошадей на поводу, шли лесом, выбирая места, менее всего затрудненные поваленными деревьями, начали удаляться от Яика, мысленно прикидывая, на каком они расстоянии от засады с атаманом Барбошей.

— Дьявол корявый! Чтоб упырь таскал твою бабку по такому же бурелому, намотав косы на руку! — ворчал за спиной Матвея хрипловатым голосом Ортюха Болдырев, ругаясь на невидимого лешего. — Нет того, чтобы добрым молодцам просторную просеку расчистить, так, скверную душу теша, навалял сухостоя!

— Не накликай нечистого, Ортюха, — отшутился Иван Камышник, хрустя валежником рядом с давним другом. — Услышит твое недоброе пожелание своей любимой бабке, налетит, не такую потеху учинит над нами, вовсе из лесу не выдеремся! А то начнет водить нас кругами по своим владениям, не то что ногаев, а и своего городка не сыщем!

Рябой Тимоха Приемыш сдвинул шапку с влажных от тяжкой ходьбы белокурых волос, глянул на атамана крупными ярко-синими глазами, серьезным тоном, будто успокаивая Матвея, объявил:

— От лешего я остерегся верной приметой! Будучи в отрочестве послушником, узнал от преподобного иеромонаха Фотия, чтобы уберечься от козней лесного деда, надобно, собираясь в лес, повернуть стельки лаптей или сапог пятками вперед. Вот лешему и невдомек будет, в какую сторону шел человек!

Матвей, мало веря во всякую нечисть, улыбнулся, но разубеждать Тимоху не стал. «Пусть думают, что это и в самом деле поможет не заблудиться в чащобе, — подумал он, — у меня другая, более верная примета — теперь наступает полдень, солнце должно греть в затылок! Хоть и не печет сквозь густые кроны, зато видно, где пробиваются прямые лучи…»

— Поспешим, братцы! Вот-вот у берега пальба учинится, а мы сюда не по грибы залезли! — поторопил Матвей казаков и, высматривая впереди наиболее удобное место между стволами деревьев, прибавил шагу, натягивая повод вороного коня. — Думаю, полверсты прошли, давайте к опушке выбираться!

— Слышу впереди гомон! — подал голос Федотка, которому удалось опередить остальных товарищей на полсотни шагов.

— И я слышу! — отозвался Матвей. — Знать, ногайские конники у нашего городка, теперь… — и не договорил своего предположения, как справа от них послышалась залповая пальба из пищалей, затем отдаленный сплошным гулом людской крик многих сотен голосов. Над лесом, снявшись с гнезд, закружили сотни перепуганных птиц.

— Вперед, казаки! Не упустим своего часа угостить извечных набеглых разбойников на Русь! — громко выкрикнул Матвей, дернул коня за повод и через несколько минут был уже на опушке леса, огляделся. У берега Яика, напротив казацкого городка, на конях носились ногайские всадники, из луков пускали издали невидимые стрелы как в сторону Кош-Яика, так и в сторону опушки леса, откуда через равные промежутки времени, продолжали греметь залпы казацких пищалей. На изрытой копытами земле недвижно лежало несколько десятков конских трупов, человеческих тел за далью не было возможности разглядеть, но по тому, как некоторые всадники, кто по одиночке, а кто и вдвоем на одном коне уносились от острова на восток, где в версте или чуть дальше остановились ногайские кибитки, Матвей без труда догадался, что покидают поле боя раненые ногайцы или те, кто увозил прочь побитых до смерти.

— Казаки-и, на-ко-онь! — зычно подал команду Матвей. — Навали-ись! — И первым ударил вороного пятками в бока, вырвался из зарослей в чистое поле. — Иван, Тимоха, валитесь на кибитки! Ортюха, за мной! Ударим в спину ногайцам! — Не оборачиваясь, Матвей по гулкому стуку копыт о сухую землю понял, что казацкие сотни, разделившись, рванулись с места во всю прыть свежих коней. — Пищали гото-овь! — снова скомандовал Матвей и, не совсем веря, что казаки его услышали, снял со спины пищаль, бросил поводья, удерживая коня крепко стиснутыми коленями, вскинул оружие перед собой. Казаки поняли атамана, и когда до ногайских конников было саженей тридцать, открыли стрельбу вразнобой, каждый выбирая цель сам для себя. Хорошо прицеливаться на скаку было трудно, но степняки были перед казаками густой массой, так что результат был не столько в потерях убитыми и ранеными, сколько в самом факте появления казаков за спиной да у походных кибиток. Там немногочисленная охрана, отбиваясь стрелами, быстро дрогнула под пулями и отбежала, бросив на произвол судьбы походное имущество ногайских предводителей.

— Сабли-и во-он! Пики к бою! — Матвей забросил тяжелую пищаль за спину, выдернул из приседельного гнезда легкую пику и первым из казаков влетел в гущу ногайских всадников. Перед ним, подняв коня на дыбы, оказался крепкий воин в кольчуге и в медном сверкающем шлеме. Длинной кривой саблей он уловчился перехватить нацеленную в живот пику атамана, но пика, ударив в седло, срезала ремень, ногаец вместе с седлом повалился с коня на изрытую копытами землю. Отбросив треснувшее от удара древко, Матвей выхватил саблю и успел отбить вражеский клинок другого ногайца, который с отчаянным визгом налетел на атамана. Не видя других, они принялись вертеться один около другого, нанося и отбивая удары, пока Матвею не удалось словчить и достать концом сабли незащищенную шею противника. Из разорванной вены горячей струей хлынула кровь. Уронив клинок, степняк повалился на гриву бурнастого коня, а Матвей, слыша за спиной яростные крики казаков, бросился на ближнего противника, задав товарищам новый боевой клич:

— За Ермака! Братцы, мстим за Ермака-а!

Клич дружно подхватили, и имя грозного для кочевников атамана понеслось над степью, заглушая все прочие крики, призывы и команды.

Неожиданно со стороны опушки леса послышались громкие крики, мельком глянув туда, Матвей увидел пеших казаков, которые, стреляя на бегу, поспешили к месту сражения всадников.

— За Ермака-а! Наши иду-ут! — закричал пообок с Матвеем отчаянный Федотка Цыбуля, ловким бесом вертясь на коне среди ногайцев, нанося удары и отбиваясь от чужих звонких клинков.

— Остерегись, Федотка! — крикнул Матвей и длинным выпадом сабли успел сбить на землю молодого ногайца, который налетел на казака со спины и готов уже был рубануть его клинком по голове.

Ногайские мурзы быстро разобрались, что перед ними не малочисленный отряд казаков, которые настолько далеко ушли в степи разорять небольшие ногайские кочевые стойбища, а большое и хорошо вооруженное войско, биться с которым было им не по силам. Послышался рев сигнальных труб, и степные всадники развернулись от леса и от Яика и погнали коней в сторону брошенных без прикрытия походных кибиток, где вовсю уже хозяйничали казаки Ивана Камышника и Тимохи Приемыша. Оставленные в карауле казаки приметили, что орда разворачивается в их сторону, вовремя упредили есаулов об опасности, и прежде чем масса ногайцев достигла своих кибиток, казаки успели основательно побрать трофеев и лавой