Предупрежденный дозорцами, навстречу отряду Мещеряка к берегу пришел Богдан Барбоша, который успел войти в тот возраст, когда далеко не первая седина уже разбавила искристым серебром окладистую, коротко стриженную бороду и волосы на голове, густо вылезающие из-под черной бараньей шапки. У глаз под черными густыми бровями глубокие морщины веером, крупный с горбинкой нос, а внимательно смотревшие на собеседника серые с прищуром глаза выдавали человека осторожного, но решительного, которого непросто обвести вокруг пальца.

За минувшие четыре года Барбоша почти не изменился, разве что только немного располнел и чуток вроде бы осел в росте, но все так же был могуч и силен. Матвей убедился в этом, едва спрыгнул со струга на влажный песок и оказался в объятиях старого товарища, с кем не единожды бывал в яростных сшибках с крымскими набеглыми татарами на южных рубежах России, пока судьба одного не забросила на берега Волги, а другого вместе с атаманом Ермаком в войска на польско-литовских границах. Атаманы по давнему обычаю трижды расцеловались, после чего Богдан, сокрушаясь от недавно полученного известия, сказал с нескрываемой горечью:

— Такая жалость, Матвей, что Ермак Тимофеевич не с вами! И казаков жаль, хотя теперь хан Кучум не отважится более делать набеги через Каменный Пояс. Идемте, браты-казаки, к котлам. Дозорцы заранее упредили меня о вашем прибытии, так что кашу варили и на ваши животы — отощали, должно, за дальнюю-то дорогу, ась? Поевши, будем о делах думать, потому как житье наше на Волге, сами теперь видите, трудноватое становится, так запросто с Иргиза не выйдешь в простор на Хвалынское море за зипунами! Снизу Астрахань, а сверху в самой близости новый город Самару воевода ставит. Да еще слух у нас был, что тот же воевода в скором времени другой город возведет, в том месте, где Волга и Дон близко друг к другу приходят! А это уже, похоже, казаки, что воеводы нас горячим ухватом за горло вот-вот прижмут к стенке, дыхнуть не дадут! Об этом день и ночь думаю, а где выход, покудова не вижу!

— Твоя правда, Богдан. — Матвей обернулся к своим есаулам и отдал повеление выходить из стругов и с плотов на берег, разместиться у казацких котлов. — Ночь поспим, а поутру видно будет, что предпринять. Лето быстро минет, в шалашах зимой не усидеть, не медведи мы в берлогах отсыпаться в лютую пору. Хотя и попутный ход по воде был, кроме как по Иргизу, а все же притомились без роздыху да спокойного сна.

Богдан пошел по примятой траве, на которой до этого кучно стояли, любопытствуя, его казаки.

— Идем, Матвей! Петух не единым «кукареку» спозаранку сыт становится. Ныне выспятся твои люди, — и не без радости добавил: — А ты славную подмогу привел сюда казацкому воинству. Вижу, поболее трехсот человек! Это весьма кстати, в последнее время ногаи весьма настойчиво пытаются согнать нас с берегов Иргиза, уже несколько раз с отдельными мурзами вступали в стычки, правда, пока не очень крупными силами.

Они остановились у просторного камышового шалаша, куда атаман Барбоша шагнул, почти не наклонив головы, обернулся:

— Входи, Матвей, нам миски с кашей да мясом сюда подадут.

Матвей снял шапку, пригнул голову и вошел в шалаш, пол которого был устлан сухой травой, покрытой сверху простеньким серым рядном, а у дальней от входа стены стоял на низких ножках круглый столик, за какими обычно трапезничают азиатские народцы, сидя со скрещенными ногами около них. На столике плотно друг к другу стояли три серебряных ендовы и кувшин с открывающейся крышкой. Заметив удивленный взгляд Матвея, Барбоша хохотнул, серые глаза озорно блеснули:

— Во-о, видишь, Матвей, живем по-царски! Эту и иные дивные вещицы из золота и серебра отбили мы у ногаев, которые два года назад перехватили наших купчишек на Волге, идущих на свой страх и риск в персидские земли. Держу это у себя под охраной на крайний случай, вдруг сгодится поменять на хлеб альбо на порох. Ты-то хоть с ратным припасом пришел, не с голыми руками? Хотя видел, что пищалей у твоих казаков достаточно. Так ли, ась? — И с хитрецой голову влево склонил, улыбаясь.

Матвей не стал таиться перед ратным товарищем, сказал, что ему удалось сохранить почти все годные к бою пищали, которые были в казацком войске атамана Ермака, укрыв оружие у надежного человека и не оглашая его перед правителем Годуновым.

— Да нас на Москве и не допрашивали особенно про оружие, когда узнали, что привезли изрядную государеву пушную казну. Тем и сохранили при себе, кроме открыто имеющихся, еще не менее четырехсот добрых пищалей. И пороха да пуль готовых перед новым походом в Сибирь от казны нам было выдано предостаточно, все это в моих стругах привезено. Ко всему государеву припасу я на шкуры соболей выменял тайком у английских купчишек на Москве шесть пудов зелья и столько же свинцовых пластин. Из них сами наладим литье пуль. Собираясь воротиться на Иргиз, знал, Богдан, что у тебя с ратным припасом не шибко богато.

Барбоша от радости прихлопнул ладонями о гладкую и блестящую столешницу, отчего ендовы переливчато звякнули, показывая звоном, что в них ничего не налито.

— Ай да молодец, Матвей! Порадовал, ох как порадовал! Потому как не у каждого моего казака есть пищаль! А с ногаями биться одними пиками да саблями — урон иметь в людях немалый. Сам знаешь, лучшие казаки ушли с Ермаком в Сибирь, а новых еще учить да учить, чтобы один казак супротив трех ногаев мог на саблях устоять! Аль я не прав, ась?

В шалаш с двумя деревянными расписными мисками вошел молодой щекастый стремянной атамана, поставил кашу на столик, с поклоном удалился. Богдан снял с обрезных отростков вбитого в землю молодого деревца медные кружки, жестом пригласил Матвея к столу, сам уселся напротив и со словами:

— Как говаривали наши предки: будь ты и в поле мне враг, а в доме гость — садись под образа, починай ендову!

А тут не враги, а давние друзья встретились, сам бог велел налить кружки! — Богдан откинул вбок крышку серебряного кувшина, налил в кружки пахучую ерошку. — Выпьем в помин души славного казацкого атамана Ермака Тимофеевича и всех братов-казаков, положивших головы в Сибири во славу Руси и вольного казачества!

Съели по несколько ложек упревшей овсяной каши на мясном отваре, Богдан снова налил жгучей, мятой пахнущей ерошки.

— А теперь выпьем во славу тех, кто жив воротился из-за Каменного Пояса и снова с братьями-казаками готов волю защищать. А случись быть такой беде, то и родную землю от набеглых татар и ногаев оборонять! За тебя, атаман Матвей, и за твоих казаков отважных!

После ужина Матвей вышел из шалаша пройтись по казацкому стану и посмотреть, как расположились на ночной отдых его люди. Порадовался, что есаулы выставили на стругах с ратными припасами надежные караулы — по пять человек, у каждого по три заряженных и готовых к стрельбе пищали на случай внезапного со степи налета ногайских конников.

— Разумно сделали, други, — похвалил он Ортюху, Томилку и Ивана Камышника, чьи казаки стояли в этот час караульными. — Будет какая тревога — метитесь со своими казаками на струги, разбирайте пищали и отбивайте ногаев огненным боем! — И добавил с надеждой в душе, что, быть может, два-три месяца у них не будет больших сражений с ногайцами, можно обучить новоприбывших казаков владению оружием и обустроить удобное становище. — Завтра соберем войсковой круг, там и порешим, в каком месте надежнее всего обустроить казацкую столицу.

И невольно вспомнил крепкостенную Москву, иные города по Волге — Нижний Новгород, Казань да и Астрахань с ее каменными стенами. «Вот бы и нам здесь, на Иргизе альбо на Яике такой город возвести, крепкостенный, да и быть на службе не боярам московским, а Руси, оберегать восточные рубежи от степняков! Не пришлось бы тогда прятаться от сыска, не именовали бы тогда казаков ворами да разбойниками, не звали бы нас на ратную службу только в лихолетье от иноземного нашествия, когда стрельцов да дворян становится мало!» — Матвей, погруженный в свои новые и несколько неожиданные мысли, оставил струги и собрался идти наверх. За спиной послышался дружный смех. Обернувшись, он увидел на пригорке у костра большую группу казаков, а в центре на просторном пне давно спиленного осокоря сидел старец Еремей Петров и забавлял слушателей какими-то байками.

— Пойдем, послушаем на сон грядущий, — предложил с улыбкой Матвей друзьям-есаулам. — Наш Еремей знает уйму потешных небылиц. Интересно, о чем нынче у него сказка?

«— А вот еще вам одна быль, братцы, — оглаживая бороду с долей таинственности заговорил старец, когда казаки отсмеялись, утирая слезы. — Ехал однажды важный боярин из Москвы в свое новое имение через Рязань. Ехал одвуконь с доверенным возчиком. Дорога дальняя, боярин заскучал — с возчиком наговорился уже досыта. Не доезжаючи верст десять до Рязани, распрягли коней, чтоб те отдохнули, сами сели при дороге перекусить, чем бог послал из запасливого сундучка.

Вдруг видят — по дороге деревенский отрок идет, босой, с палкой в руке и пустая торба за спиной. Идет отрок, песни поет да сам для себя что-то веселое приговаривает. Обрадовался боярин, говорит отроку строгим голосом:

— Послушай, мужичок, сказывают на Москве, что рязанцы великие мастера всякие небылицы сказывать. Скажи что-нибудь, дам серебряную копеечку.

Отрок зыркнул на важного боярина да и говорит:

— Я еще мал, не выучен брехать сказки. А вот родитель мой начнет говорить в Москве — до Рязани не остановится. Со смеху помереть можно, вот каков мой родитель!

Боярин аж подпрыгнул на рядне, так ему захотелось послушать нового сказочника!

— Ну так беги, позови родителя! Покудова мы обедаем, ты обернешься!

— Как же — пешком! Покудова я туда добреду да обратно ворочусь — ночь грянет, родитель убоится волков в лесу! Коня дай, боярин, так я мигом!

— Ну, бери коня! — Дал отроку боярин коня, тот поскакал было, да воротился вскоре.

— Негоже, боярин. Я назад на коне, а родитель пешком? Давай и другого коня!

— Да бери и другого! — согласился боярин. Уж очень ему хотелось рязанских сказок послушать. Умчался отрок с конями. Ждал боярин, ждал, дело и впрямь пошло к сумеркам. Смекнул, да поздно было. Стал браниться:

— Вот песий сын, обдурил! — заругался боярин и спрашивает возчика: — Что возьмешь нести?

— Хомут да дуга — вся конская тяга, боярин. Телега полегче будет, на колесах!

— Ну так тому и быть. Бери хомут да дугу, а я телегу покачу!

Прикатил к утру в Рязань, у воеводы спрашивает, не видел ли отрока на двух конях? А про рязанские небылицы и словом не заикнулся более!»

Казаки посмеялись над незадачливым боярином, начали расходиться, подыскивая место поуютнее, чтобы телу дать роздых после долгой дороги по воде.

Поутру войсковой круг принял решение сойти с Иргиза на Яик и в хорошо знаемом месте, где река Илек с левого берега впадает в Яик, на хорошем острове Кош-Яик обустроить постоянный казацкий городок, пока не станет ясно, каково намерение Боярский думы и царя Федора Ивановича по отношению к казакам и их возможной службе Руси.

— И от Волги не так далече, небольшим волоком можно до нее добраться, и до реки Самары через переволоку можно дойти, а по реке той опять же мимо нового государева городка в темную ночь проскочить на стругах запросто, — подытожил решение казацкого круга атаман Богдан Барбоша, оглаживая посеребренную седым волосом бороду. — Коль порешили так — час на сборы да и пойдем Иргизом до верха, а там поволокемся по степным речушкам да бечевой до реки Камелик, от той речушки поволокемся до речки Деркул и по Деркулу на восход солнца. Он-то нас и приведет к Яику. А по Яику до острова верст сто пятьдесят или чуток более будет. Место укромное, царские воеводы не враз туда доберутся. А казакам все едино: где поле, там и воля!

Оставив самодельные плоты в верховьях Иргиза, навьючив лошадей ратным снаряжением и продовольствием, казаки без большого труда конской тягой перетаскивали пустые струги по ровной степи, пока не добрались до реки Деркул. Отсюда по течению погнали струги на восток, к Яику. И во все время походный казацкий табор надежно прикрывали всадники, вооруженные пищалями. Дозорцы высматривали степь с небольших холмов, бережливо проверяли речные заросли и овраги, опасаясь засады ногайцев, которые наверняка уже прознали о походе казацкого войска с Волги на Яик и не могли не озаботиться из-за присутствия такого опасного для них соседа. Просторная дорога для набегов на ближние окраины Руси теперь заперта, а за спиной налетчиков постоянно будут сильные казацкие отряды.

Атаманы Богдан и Матвей который день ехали на конях впереди пеших казаков, большинство из которых были вновь приставшие к войску люди. Они сами досматривали степь впереди, не забывая поглядывать и на струги, которые гуськом бережно шли по течению небольшой речушки Деркул, поросшей по берегам буйными зарослями ивняка и ежевичника.

— Дивно и странно! Прошли не менее сотни верст, а ногайские дозорцы лишь на вторые сутки утром в малом числе показались на дальнем увале, а после того будто в тартарары провалились! — с удивлением проворчал Богдан Барбоша. — Не по нутру мне в этаком неведении идти. Прежде бывало, ходили мы на Яик передохнуть от царского сыска, к устью Чагана, так ногаи едва не по пятам шли, скапливались около нас до тысячи и более всадников. Но в драку не кидались, норовили малые числом дозоры ухватить нечаянно. В последние два года присмирел хан Урус. Состарился, что ли? — Богдан усмехнулся, из-под выпуклого надбровья глянул искоса на Матвея, словно от него хотел узнать причину такого поведения ногайского хана и его воинственных мурз.

Матвей догадывался, почему именно в последние годы ногайским мурзам было не до крупной драки с вольными казаками, и он высказал свое предположение:

— Ведомо нам, что в Сибири у хана Кучума в большом числе служили ногайские и башкирские мурзы со своими отрядами. Может и такое оказаться, что и в то лето, собирая силы