Оба есаула, ермаковские сеунщики, заняли отдельную угловую горницу с одним окном на Никольскую улицу, другим на Никольские ворота Кремля, который был хорошо виден в конце улицы, а чуть правее, у самого кремлевского рва, стояло двухэтажное срубовое здание Земского приказа. На крыльце приказа переминались четыре стрельца с бердышами, а перед ними в овчинных серых тулупах толклись с десяток просителей, а может кого и к спросу призвали или кто тяжбу какую затеял с соседом.
— Попервой скажи, Матвей, каким образом покоряли вы Сибирь после нашего с Саввой ухода, да как случилось, что Ермак Тимофеевич погиб? Стрелецкий голова Иван Киреев, привезя в Москву царевича Маметкула, был спрошен пред очами царя да боярами, с нами видеться не захотел, с тем и отъехал прочь. А более никаких вестей от вас не приходило, потому и не знали мы, что с вами в Сибири приключилось далее. И почему нас не послали за Камень, когда снарядили большой полк с воеводой Мансуровым — не ведаем! В полку, сказывали, семьсот человек, а теперь поговаривают, что по весне восемьдесят шестого года в Сибирь пошлют большое войско. Должно быть, и нас отправят всех вместе с тобой и твоими казаками. Садись, Матвей, вот плетеное кресло у окна, я присяду на табурет. Пока нам сготовят обед, мы успеем беспомешно поговорить.
Матвей осторожно опустился в скрипучее, из ивовых прутьев сплетенное кресло, на минуту задумался, глядя на проезжающий мимо к торговым рядам крестьянский обоз с уставшими лошадьми, от которых шел на морозном воздухе сизый пар.
— Стрелецкий голова Киреев не иначе сказал государю, в каком бедственном положении оказались мы и стрельцы по прибытии князя Болховского с пустыми стругами! Оттого атаман Ермак и настоял, чтобы Иван Киреев с государевым ясаком да с царевичем Маметкулом спешно воротился на Москву с надежной охраной. Ведало атаманово сердце, что придется нам тяжко от бескормицы, но и он не мог предугадать, что зима выдастся настолько суровой…
Матвей без спешки, с остановками для вспоминания, рассказывал о той минувшей зиме, о сражениях под Кашлыком, у Бегишева городка, о ратном походе оставшихся в живых казаков в верховья Иртыша на выручку бухарского каравана, которого либо вовсе не было, либо он был, да злоехидный Кучум успел перенять и купчишек его использовал для приманки, чтобы заманить казаков в западню и погубить, подгадав ночевку ермаковцев после дневного похода по реке Вагай, да еще и буря как на грех нежданно разразилась в канун ночи…
— И все же не совсем удалась Кучуму его ратная хитрость! — закончил свой печальный рассказ Матвей, невольно поглаживая шершавый шрам над левым глазом — след татарской стрелы, как память о последнем сражении с кучумовцами. — Кабы не смерть негаданная атамана Ермака, так и вовсе осрамился бы он со своей затеей, потому как всего лишь семь казаков погибло той ночью вместе с атаманом. И погибли те, кто в дозоре малым числом стоял и первыми встретили татарскую толпу в несколько сот человек!.. Думаю, — добавил Матвей, разминая затекшие плечи, потом улыбнулся, уловив проникшие в горницу запахи жареного с чесноком гуся, — воеводе Мансурову полегче будет, чем нам. У него и войска больше, да и лучшие воины Кучума полегли уже в драках с нашими казаками. Слышь, Иван, мой живот урчит, как утроба голодного волка в лютую зиму! — Матвей трижды хлопнул ладонями о колени. Видно было, что только теперь, достигнув Москвы и сохранив в целостности государев ясак и своих казаков, он начал, что называется, оттаивать душой после сибирских потрясений и долгой многотрудной дороги от Кашлыка до Москвы. — Не пора ли нам с тем гусем разделаться, а о делах московских поговорим, когда урчание в кишках поутихнет, чтобы слова можно было хорошо расслышать!
Иван Черкас скупо улыбнулся, погладил длинную бороду левой рукой, на которой отсутствовал мизинец, поднялся с табурета, подмигнул серым правым глазом, пошутил:
— Правду старики сказывали, что сытый волк добрее голодной собаки! Вы с дороги, проголодались, а я с расспросами… Покличу кашевара, принесет нам, чем бог нынче наш котел артельный пожаловал! После обеда протопим баню на берегу Яузы, чтобы твои казаки отмылись с дороги, надели чисто белье, а снятое исподнее отдадим тутошним бабам, они за умеренную плату отстирают ваши рубахи да портки со щелоком, чтоб ни одна вша не уцелела! После бани и поговорим о делах московских, в меру того, что мы успели узнать от простолюдинов — в Боярскую думу для беседы казаков не приглашают.
За долгую и холодную дорогу в санях по льду Камы, Волги, Оки, а от Коломны по Москве-реке, казаки истосковались по горячей бане, а потому и неистово парились душистыми вениками. Иные из них с красными от жары телами с воплем выскакивали из разбухших дверей и с головой ныряли в пушистые сугробы недавно выпавшего снега. Балагур Ортюха Болдырев, вспоминая давние годы своей развеселой скоморошьей жизни, силком выволок за руку орущего диким голосом длинноногого рыжего Яшку Ясыря, хлестал его по распаренной спине березовым веником и горланил припевку:
С последними словами свалил Гришку в сугроб, перевернул два раза окаменевшего от ужаса казака, потом взвалил себе на спину и с хохотом потащил снова в баню, из-под притолоки которой густыми клубами вырывался на волю пахнувший мылом и вениками белоснежный пар.
Матвей Мещеряк и оба есаула Иван Черкас и Савва Болдырь, отдыхая после парной, сидели в своей горнице при свече, пили хмельной мед небольшими глотками и обсуждали последние московские новости.
— Ныне в Москве, — неспешно рассказывал Иван Черкас, — оживилось большое боярство, которое при царе Иване Васильевиче понесло от опричников изрядный урон как в людях, царем казненных, так и в имуществе, в землях, отнятых и отданных в пользу служилого дворянства. Царь Иван Васильевич скончался восемнадцатого марта прошлого года, а первого мая, на день памяти святого пророка Иеремии, венчался на царство Федор Иванович. Да только слух по Москве ходит, что новый царь умом слаб, все больше в молитвах пребывает, а всеми делами заправляет первейший среди родственников царевны Ирины наипервейший из бояр конюший Борис Федорович Годунов, ее братец. В Боярской думе ныне идет едва ли не открытая грызня среди бояр старой знати и тех, кто возвысился из опричников. Среди новых бояр служилые князья Шуйские, Трубецкие и родственники царицы многочисленные Годуновы. Старые бояре уже изгнали из Думы многих близко бывших к царю Ивану Васильевичу опричников, таких, как Бельский, Нагие, Зюзины. А зачалась свара с того, что племянник злославного Малюты Скуратова Богдан Бельский сотворил смуту в Кремле и вознамерился возродить опричнину, как то было при царе Иване Васильевиче. А еще говорили старые бояре, что Бельский порешил убрать от царя Федора опекунов, которых назначил царю Федору его батюшка незадолго до своей кончины — князей Мстиславского, Ивана Шуйского и Никиту Романовича Юрьева. Убрав из Москвы опекунов, Богдан Бельский мыслил править сам всей Русью! Во как, а!
— И что же случилось? Где теперь Богдан Бельский? Убит, должно, ежели правителем значится Борис Годунов? — уточнил Матвей, немало удивляясь тому, что они в Сибири все эти годы полагали, что у них за спиной в Москве тишь да гладь да божья благодать! А оказалось, что бояре в Кремле жалят друг друга пуще ядовитых пауков, кинутых в тесный горшок!
— А случилось то, что Богдан Бельский ввел в Кремль верных ему стрельцов, обещав им великое от государя Федора Ивановича жалование. Дело это выпало на девятое апреля, в день отъезда из Москвы литовского посла Сапеги. Бояре узнали, что Богдан Бельский затворил ворота Кремля, поспешили туда, но стрельцы Бельского не впустили их. Долго препирались, но двум государевым опекунам Ивану Мстиславскому и Никите Юрьеву удалось пройти за кремлевские стены, однако их стражу стрельцы задержали. Слуги убоялись, что Богдан Бельский убьет их бояр, захотели силой пройти и в кремлевских воротах затеялась нешуточная драка. На шум стали сбегаться со всех концов Москвы горожане. Стрельцы Бельского бросили махать кулаками и схватились за оружие. Горожане навалились на ворота Фроловской башни, секли их топорами. Вон, видишь, Матвей, аккурат около Земского двора строение? Это арсенал. Горожане открыли его двери и захватили всякого оружия, порох. Иные кинулись громить торговые ряды… Такая свара поднялась — хоть святых из города выноси — стыдно им видеть все это.
— А что же бояре в Кремле? — поторопил Матвей умолкнувшего было Ивана Черкаса, и тот, с сожалением отставив пустую деревянную кружку, вновь продолжил речь о московских событиях прошлого года.
— На Лобном месте стояла большая пушка. Так стрельцы с посада поворотили пушку на Кремль и готовились было уже стрелять ядрами. Видя такое возмущение в народе, бояре помирились между собой, а чтобы горожане не пожгли их дворы, выехали из Кремля и объявили, что царь Федор Иванович прощает им вину за мятеж. Тогда народ стал кричать думному дворянину Безнину, который был, сказывают, воспитателем теперешнего царя, и дьяку Щелкалову, что Богдан Бельский и его близкие бояре от опричнины изменники и воры, что князя Мстиславского уже верно убили. А пуще всего посадские кричали, чтобы им выкинули из Кремля Богдана Бельского для расправы!
— Славно! — не удержался и прихлопнул ладонями о столешницу Матвей Мещеряк. — Получается, что когда народ чего захочет, то и стены Кремля ему не помеха! И что же?
— Видя такое смятение московского люда, бояре в Кремле и вовсе пришли в крайний страх, что чернь ворвется и им всем достанется испытать на себе гнев толпы. За благо сочли объявить народу, что Боярская дума постановила отослать Богдана Бельского в ссылку из Москвы в Нижний Новгород!
— Должно, в темницу упекли строптивого Богдашку, ась? — засмеялся Матвей и, радуясь такому обороту дела, подмигнул Ивану.
— Как же! Ворон ворону глаз не выклюет! — скептически ответил Иван Черкас, скомкал беспалой левой рукой длинную бороду. — Богдана Бельского услали в Нижний Новгород воеводой на кормление.
— Вот так та-ак! — Матвей был снова поражен словами есаула. — Выходит, изловили серого волка в коровнике, посрамили словесно да и кинули в овчарню грехи замаливать! Тем и кончилась московская смута? Ну и чудеса в решете! И что народ? Засмирел?
— Да, Матвей! Кипел московский котел недолго, весь пар из него разом вышел. После этих событий созвали Собор и венчали Федора Ивановича на царство.
— А вы, часом, в той смуте не были замешаны? — поинтересовался Матвей Мещеряк, с хитрецой поглядывая на есаулов, словно давая понять, что сам он вряд ли усидел бы дома, когда в городе такое волнение простолюдинов против боярства.
— Свои собаки грызутся — чужая не встревай! Так говорят в народе. Московские посадские подрались да и разошлись по домам, где у каждого своя печь и горшок с кашей, а мы харчишки от московских правителей имеем. Не угодим чем — так живо припомнят нам прежние грехи и про цареву службу в Сибири забудут!
Матвей думал над словами есаула не долго, нашел доводы разумными, согласился:
— Твоя правда, Иван. Москва — не вольная степь, тут свой норов не враз покажешь, мигом окоротят руки, а то и само туловище! Ну, а ныне каково в Москве? Надобно знать нам доподлинно, чтобы не обмишулиться ненароком. Случись чему быть, а мы поставим не на ту боярскую шапку, так и сами получим ослопом по загривку!
— Ныне в Москве затишье, ежели не считать, что летом были сильные пожары и в Кремле, и здесь, в Китай-городе, и в Белом городе.
— Видели мы, проезжая Никольской улицей, в некоторых местах большие погорелые места, где теперь новые срубы ставят, — подтвердил Матвей. — Что еще важного знать нам надобно?
— Ныне в Кремле благоволят в некоторой мере служилым дворянам, которые весьма истощались военными сборами, да бегством крестьян к богатым боярам. И между собой те бояре часто сговариваются, чтобы удалить от престола кого из опасных им ближних к царю. Так поступили с главным опекуном Федора Ивановича боярином Иваном Федоровичем Мстиславским. Поговаривали тишком, что он строил заговор, чтобы развести царя и его неплодную жену Ирину, сестрицу Бориса Годунова, а это было бы гибельно для Бориса, вот он и добился царского указа об опале боярина Мстиславского. И еще один опекун, старый боярин Никита Романович Юрьев отошел от дел по болезни, так что у Годунова теперь за главного недруга князь Иван Петрович Шуйский с родичами, да князья Воротынские, Головины да Колычевы. Да их сторону держат многие служивые люди, за них же ратуют городские людишки, недовольные тем, что худородные Годуновы через сестру Ирину прибрали власть в свои руки.
— Выходит, Иван, что супротивники в Боярской думе с обеих сторон затаились, будто волки в кустах перед овечьим стадом, ждут нужного часа вцепиться жертве в горло. Так ли?
— Выходит, что так. Не следует забывать, что в городе Угличе со своей матушкой Марией Нагой проживает царевич Дмитрий, малолетний сын царя Ивана Васильевича. А семья
