Домашний кабинет Памфила Орестовича Пасхина помещался в комнатке столь узкой и темной, что иначе как каморкой его нельзя было назвать. Единственная «роскошь» - настольная лампа под зеленым стеклянным абажуром в латунном кольце. Юрий Васильевич ожидал, что Пасхина, профессора, заведующего кафедрой госпитальной хирургии, эрудиция которого была широко известие, окружают книги, но книг не было. Пока Пасхин, оставив Юрия Василевича в кабинете, ушел хлопотать, чтобы им дали чаю, Юрий Васильевич небрежно развернул томик, лежавший на столе, но прочесть ни слова не смог. Строки была заполнены непонятыми буквами, похожими на распустивших усы жуков-древоточцев, нанизанных не длинные нити.

– Это на бенгали, - сказал Пасхин, возвратившийся в кабинет.

Сквозь открытую дверь донеслось:

– Муза, папка просит вскипятить чайник? Ты слышишь? У него какой-то тип сидит.

Пасхин покраснел и торопливо закрыл дверь.

– Дочери, - сказал профессор, потирая озябшие руки, - такой народ. Но они, безусловно, вскипятят, и целый чайник, вы не сомневайтесь.

В голосе Пасхина Юрий Васильевич не уловил особой уверенности. Однако не прошло и сорока минут, как дверь отворилась и на пороге кабинета появилась девушка.

– Идите пить чай, - сказала она строго.

Пасхин и Юрий Васильевич покорно последовали за ней длинным полутемным коридором. В большой и светлой столовой за столом сидели еще две девушки. Девушка, которая привела их в столовую, первой протянула руку и сказала:

– Муза.

– Юрий Васильевич, - смущенно промямлил Дейнека и церемонно поклонился.

– Мы не называем наших имен, так как не считаем, что они у нас есть, - серьезно заметила старшая, подавая гостю розетку с голубичным вареньем, - Наш милый папочка решил быть оригинальным за чужой счет, к сожалению, за наш счет. Видите ли, Егор Семенович, наш палочка увлекался музыкой…

– Нашего гостя зовут Юрий Васильевич, - перебила ее Муза.

– А ты помалкивай! - вмешалась третья девица, уминавшая бутерброд завидных размеров. - Гамма сама знает, кого как зовут.

– Да, так Сигизмунд Феофанович должен знать, что наш папочка увлекался музыкой и под впечатлением некоей сонаты нарек свою среднюю дочь Музой. Ей повезло, я считаю, не так ли Пересвет Челубеевич? Поразительно повезло!

– Что же, - не без вызова ответил Юрий Васильевич, - Муза - отличное имя, и вообще дело разве в имени?

– Я им то же самое говорю, - сказал Памфил Орестович, - но они и слушать не хотят, совсем вышли из повиновения. Так и хочется иной раз взять ложку и - прямо по лбу…

Памфил Орестович довольно энергично взмахнул чайной ложечкой, будто намеревался тут же привести свою угрозу в исполнение.

– Вы правильно заметили, что Муза - отличное имя, - продолжала Гамма, - но что касается моего имени, то это совсем другой разговор.

– Но «гамма» это тоже что-то музыкальное? - расхрабрившись, спросил Юрий Васильевич.

– Если бы, если бы, Аристарх Хрисанфович, музыкальное… Но нет, это результат еще одного увлечения нашего милого папочки, на этот раз математикой. Это такая греческая буква, Стратилат Петрович, и я удивляюсь, почему наш папочка не заглянул подальше в алфавит, почему я не «Фи», почему я не «Лямбда», почему я не «Пси», наконец? Что вы на это все скажете, Леопольд Драгомирович? И почему мою сестру зовут не «Ижица», наконец? Но нет, Мустафа Тутанхамонович, наш папочка изучает японский язык и нарекает свою меньшую дочь названием японского острова. Вот так, взял и назвал - Кюсю. Как вам это нравится?

– Но какое это может иметь значение?

– Вам это, безусловно, безразлично, уважаемый Тихон Лукич, безусловно. Кроме всего прочего, вы мужчина. А нам каково? Только мы познакомимся с молодым человеком, только он кому-нибудь из нас сделает предложение, как родители этого барбоса начнут рвать на себе волосы и умоляют его не делать глупости. Они не представляют себе в качестве невестки особу, названную в честь японского острова. Вот такие ограниченные люди, Эдвин Баядерович.

– Но меня зовут Юра, - взмолился Юрий Васильевич, которому начало казаться, что за столом действительно сидят все эти Пересветы Челубеевичи и Аристархи Хрмсанфовичи. - Просто Юра… Это когда я начал преподавать, так меня стали называть по имени отчеству, и я уже привык.

– Ах, вы уже привыкли! - воскликнула Муза. - Быстро, быстро. Скажите, Юра, вы женаты?

Юрий Васильевич пропустил мимо ушей этот прямой вопрос, уши, впрочем, у него запылали.

– Никакого внимания, - наставительно произнес Пасхин и, продолжая разговор, начатый в кабинете, сказал:- так вы теперь понимаете, Юрий Васильевич, как передаются индивидуальные различия?

– Да, ваша теория чрезвычайно интересна… Я тоже думал…

Юрий Васильевич, несомненно, сообщил бы Пасхину, о чем именно он думал, но Муза перебила его.

– Какие вы все ученые, даже противно, - сказала она. - А мы совсем темные и глупые, и с нами даже говорить неинтересно. Да знаете ли вы, кто мы такие? Сказать им, девы, или пусть умрут учеными дураками?

Девы в один голос заявили, что сказать обязательно нужно.

– Мы - парки, да, да, в наших руках все нити человеческих судеб. Вы мне не верите, Юрий Васильевич?

– Верю, верю, - с излишней поспешностью ответил Юрий Васильевич, - но вы даже представить не можете, к каким удивительным выводам мы только что пришли с Памфилом Орестовичем. Это настоящее открытие! Но вот что я хочу вам сказать, Памфил Орестович…

– Подумаешь, открытие! - воскликнула Муза. - Ну, Кюсю, принеси наше открытие. Нужно сбить спесь с этих ученых.

– Опять какие-нибудь неприличные выдумки, - вздохнул Пасхин. - Я, Юрий Васильевич, уже давно отказался от своих воспитательских обязанностей. А вот и безобразницы… Что это за бутылка? Вы что, это же мне прислал доцент Чернышев! Муза! Гамма, как вам не стыдно!

Восклицания Пасхина были оставлены без внимания. Кюсю поставила перед Юрием Васильевичем круглый аптечный пузырек, и девицы в один голос произнесли заклинание, весьма смахивавшее на «ехал грека через реку…» Юрий Васильевич заметил на пузырьке полуобгоревшую наклейку с непонятной надписью.

– Это досталось мне в наследство от бабки Петровны, - эаметил Пасхин.

– Вы знали Петровну? - удивился Юрий Васильевич.

– Папка ее знал, - сказала Гамма.

– Папка беседовал с ней целых три часа. - Муза погрозила Памфилу Орестовичу пальцем. - Мы все про тебя знаем, старый греховодник.

– Понимаете ли, Юрий Васильевич, эта бутылочка может явиться предметом весьма любопытных изысканий. Я бы очень хотел, чтобы вы занялись этим вопросом. Временами там, внутри, появляются смутные образы, какой-то удивительный оптический эффект… Я думаю, что если соединить фотоэлемент с самым примитивным осциллографом, то открылась бы возможность объективного…

– Возможность! Объективность! - насмешливо повторила Гамма. - Даже слова у вас нечеловеческие. Тут что написано, на бутылочке? Что тут написано, я вас спрашиваю? «Приворотное зелье» - вот что это такое. Мы не отдадим нашу бутылочку ни за что!

– Ой, мне почему-то хочется, чтобы сюда сейчас пришел Александр Денисович. Я хочу его видеть немедленно! - Гамма даже застучала туфельками под столом. Ну же, девы, колдуйте!

– Александр Денисович, - сказала, наклонившись над бутылочкой, Муза, - мы вас ждем… Смотрите, сестрицы, вот он.

Юрий Васильевич тоже наклонился над столом и ясно увидел маленькую фигурку, на несколько мгновений показавшуюся внутри пузырька.

Гамма взяла пузырек и сильно взболтнула содержимое, а когда жидкость внутри пузырька успокоилась, удовлетворенно кивнула головой:

– Уже бежит, - сказала она, и Юрий Васильевич увидел, что фигура Сломоухова задвигалась, поднимаясь по какой-то невидимой лестнице.

– Не волнуйтесь, он сейчас будет здесь, - заверила Гамма.Александр Денисович живет в нашем же доме, только в другом подъезде. Вот он поднимается на второй этаж… Девы, через две ступеньки шагает! Вот он у нашей двери… Александр Данисович, мы вас ждем.

У входной двери раздался сильный звонок.

– Вот и он, - спокойно сказала Гамма и направилась к двери. Из коридора послышался голос Сломоухова.

– Заворожила, заворожила, негодница! - говорил Сломоухов, входя в комнату. - С утра, чем ни займусь, все думаю, все стремлюсь. Меня, такого бродягу, такого непоседу заворожила. День добрый, Памфил Орестович, и Дейнека здесь. Очень приятно, Юрий Васильевич, очень приятно. Но условие, условие! Железное, сверхкрепчайшее условие!

Сломоухов подал всем сидящим за столом руку и, наклонившись к уху Юрия Васильевича, объявил на всю комнату:

– Влюблен в Гамму Памфиловну, понятно? Чтоб сверчок знал свой шесток, а иначе…

– Что иначе? - хладнокровно спросил Юрий Васильевич.

– Иначе, конец всему! Вас, вас, Памфил Орестович, призываю в свидетели. Он еще спрашивает, что иначе? О, иначе, хаос, иначе замыслы мои коварные неистово помчатся и будут все нестись неудержимо, пока не поглотятся диким воплем! Моего соперника воплем, разумеется.

– По-моему, - неожиданно сказал Пасхин, отрываясь от какихто своих мыслей, - по-моему, тут прежде всего раздастся вопль несчастного отца этих трех безобразниц, этих негодниц. Я принимаю к сведению ваши сердечные излияния, Александр Денисович, но должен вас предупредить - ваша избранница проявляет удивительную черствость, поразительное пренебрежение к задачам науки. Думаю, что вам это небезразлично.

– Не верю! - запальчиво воскликнул Сломоухов. - Я не верю! Наука, черт возьми, наука - это все для меня. Непрерывное, ежечасное горение, месяцы раздумья и торжествующий взлет человеческой мысли! Да кто это раз испытал, тот…

– Погодите, - остановил его Пасхин и твердо приказал дочерям: - Ну-ка, бутылочку на стол!

Кюсю поставила бутылочку на стол, и Сломоухов нахмурился.

– Дело серьезное, - сказал он. - Тут пахнет Ганюшкиным.

Кюсю наклонилась к бутылочке и нараспев сказала:

– Афанасий Петрович… Мы вас ждем…

– Да, дело серьезное, - повторил Сломоухоз, когда фигурка Афанасия Петровича появилась внутри пузырька. - Так вот почему я так стремился! Вот почему я не шел, а летел…