– Ну, как? Видал Слономухова? - спросил Карпыч у Юрия Васильевича. - Ему кличка дадена верная… Он и дело понимает, - неожиданно серьезно сказал старик. - Все ребрам, да жохом, а дела проворачивает - страсть! Как вьюн, шмыг на Барею, с чего бы это? Теперя, про тую птицу говорящую рассказывал, к чему бы? А ведь привезет он ее, как пить дать. Ловок, бес, как увидел, так поминай как звали. Ну, а поймает - не подступись тогда. Вот он нынче на овчине спит, а брешет, как с соболей, так ежели что…
– Позвольте, Карпыч, вы думаете?
– А я его знаю, Слономухова-то. Он что-то видая, не иначе. Да и Ганюшкин что-то заспешил, это тоже хруст. - старик вдруг остановился, будто ему только сейчас пришла в голову какая-то важная мысль: - Ты карту-то видал? - спросил он у Юрия Васильевича, заглядывая ему в лицо. - У Ганюшкина-то? Знаменитая карта… Расписана как, вкривь и вкось?..
Они подошли к двери с табличкой «Кафедра нормальной физиологии», и Юрий Васильевич вздрогнул: за дверью горел свет. Первым движением его было - уйти, сразу же повернуть к лестнице, но что-то удержало его. Он не сразу поднял, что именно… Ну, ясно, там, за дверью Федор Никанорович, кому же еще, теперь скорее вниз, за ключом и не думать, ни о чем не думать, кроме как о работе… Но на двери была ясно видна пластилиновая печать. Карпыч тоже насторожился и подошея к двери.
– Ходят, - сказал он, прислушавшись. Теперь и Юрий Васильевич разобрал звук тихих шагов за дверью.
Застыв на месте, они оба прислушались.
– Показалось, - облегчемно вздохнул Юрий Васильевич, но Карпыч покачал головой.
– Ходил, ходил, - сказал он еле слышно. И вдруг резко крикнул, таким же молодцеватым фальцетом, каким рапортовал директору, что он, Карпыч, служит народному здравоохранению:
– Отзовись! Отзовись, лешай!
То, что произошло затем, заставило Юрия Васильевича в ужасе отпрянуть от двери. Там, в комнате, где лежал Афанасий Петрович, раздался явственный шум, будто кто-то пробежал через всю комнату, затем звон разбиваемого стекла и все сразу же стихло.
Карпыч преобразился. Он поправил ремешок на гимнастерке, медленно застегнул пиджачок, и приказал Юрию Васильевичу:
– Стой тута?
Юрий Васильевич машинально кивнул, а Карпыч быстро зашагал по коридору. Вскоре он вернулся вместе со всей известной уже нам компанией. Впереди шел Карпыч, за ним Зайцев, осторожно вышагивая в своих гигантских валенках. Прячась за его спиной, ковылял Ганюшкин, сжимая в руке молоток. Рядом с ним - Ворона. Шествие замыкал Сломоухов. В руке он держал вертикалку и шел, пригнувшись, будто крался за зверем. Туфли на его босых ногах громко шлепали, Юрий Васильевич отошел в сторону, предоставив возможность остальным облепить дверь. Зайцев присел на корточки и заглянул в замочную скважину.
– Лежит Афанасий, что ему сделается, - сказал наконец он. - Пить тебе, Карпыч, кончать надо. Не те годы.
– Молчать Аполлошка! - ответил Карпыч. - Окно-то, окно, видать?
– Окна не видать… заслоняет машина какая-то.
Сломоухов поставил вертикалку к косяку и чиркнул спичкой. Потом он поднес ее к двери, и все увидели, что пламя потянуло внутрь комнаты.
– Похоже, что окно открыто, - сказал он. - Может быть, форточка?
– А может быть, - оживился Зайцев, выпрямляясь. - Вот напугал, старый. На грех ты мастер, как я погляжу.
Зайцев погрозил Карпычу пальцем, но в этот момент из комнаты донесся не то стон, не то скрип, и вся компания, раскрыв рты, снова прильнула к двери.
– Открывай, Митрофаныч, - сказал Ганюшкин, схватив ружье. - Открывай, говорю.
Зайцев негнущимися пальцами сложил огромную фигу и поднес ее к самому носу Ганюшкина.
– Видал? - сказал он. - Мне что, под суд за тебя идти? Директора надо звать, вот что… А ну, Ворона, давай вниз, звони Сергею Ивановичу.
На электрических часах, висящих под сводами коридора, было двенадцать.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Появление Чернышева некоторое время оставалось незамеченным. Зайцев, Ганюшкин и Сломоухов в разных позах застыли у двери кафедры нормальной физиологии. Юрий Васильевич забрался на три табуретки, поставленные друг на друга, и, став на цыпочки, пытался что-то разглядеть сквозь стекло над дверью. Карпыч одной рукой держал табуретки, а второй вцепился в штанину Юрия Васильевича.
– Точно, - сказал Юрий Васильевич, - окно разбито…
– А ну-ка, товарищи, отойдите от двери, - приказал Федор Никанорович. - Слазьте, товарищ, со своих вавилонов. - Он достал из кармана ключ и отпер дверь.
Да, в комнате кто-то побывал. Большое стекло в окне было разбита. Лампы под потолком ярко горели. Афанасий Петрович лежвл на столе в той же позе, в какой его оставил Федор Никанорович прошлой ночью, и все прошли мимо него прямо к окну.
Федор Никанорович перегнулся через подоконник. Как раз против окна шумело высокое дерево, и листва его поблескивала а свете уличных фонарей.
– Тут карниз, - донесся его голос. - И широкий карниз.
В это время позади стоящих у окна людей раздался тихий стон.
Его не слышал Федор Никанорович, так как по улице как раз проехал грузовик.
И вновь раздался такой же стон.
Теперь к столу повернулись все. Первым подошел Карпыч. Ои нагнулся к лицу Афанасия Петровича.
– А Петрович-то живой, - раздался его дребезжащий голос. - Дышит.
– Отпустило его, значит, - оборонил Зайцев. - А чего, летаргия. Обыкновенная.
Сломоухов быстро подошел к столу, наклонился над Афанасием Петровичем. Приложил голову к его груди.
– Бьется, - сказал он. - И наполнение неплохое. Жив Афоня! Ну, а как же иначе? Чтобы меня, Слрмоухова, горем встречать? Эт-того безобразия не потерплю!
Сломоухов потряс кулаками над головой и резко приказал:
– Митрофаныч, вызывай неотложку… А ты, Зайцев, давай сюда мой мешок. Там в карманчике все есть, все, что надо. Шприц, камфора, нашатырь… Быстро! - И он захлопал в ладоши. - А вас, товарищи уважаемые, мы попросим пока не мешать.
Федор Никанорович, будто очнувшись, тоже подошел к столу, осторожно взял кисть руки Горбунова, про себя стал считать пульс, не отрывая взгляда от ручных часов. Когда он поднял глаза, перед ним, по другую сторону стола стоял директор института и тоже считал пульс.
– Аритмия, - сказал директор. - Ярко выраженная аритмия.
– Пульс пятьдесят, - прошептал Федор Никанорович, не отпуская руку.
– Для мертвого не так уже плохо, - обронил директор. - А? Как находите, Чернышев?
Директор осторожно положил руку Афанасия Петровича на край стола.
– Поддержать сердце нужно, - уверенно и радостно, сказал он. - Элементарная электротравма. А вы, Федор Никанорович, панику тут такую развели. Черт знает что! И всех лишних нужно попросить из комнаты. Воздух нужен, воздух! Больше воздуха.
Директор одним движением придвинул стол с Афанасием Петровичем вплотную к окну и быстро потер рука об руку.
Из окна в комнату ворвался резкий плачущий звук. Все вздрогнули. Чернышев осторожно выглянул в окно, но звук больше не повторился, только по-прежнему шумела листва.
Когда прибыл врач из неотложки, сломоухозский шприц уже кипятился на электрической плитке.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Мы оставили Юрия Васильевича в пустом просмотровом зале наедине со своими воспоминаниями. Козлов встретился с мим назавтра и внимательно выслушал его рассказ.
– Вы совершенно правы, Юрий Васильевич, - сказал он, помолчав, - что не торопитесь с выводами. Главное - последовательность фактов, «выстроенности» фактов, если так можно сказать, вы меня понимаете?
– Выстроенность, - повторил Юрий Васильевич. - Да, да, понимаю.
– А причины и связи, - продолжал Козлов, - мы вам отьюкать поможем, верьте моему слову.
– Нет, - сказал Юрий Васильевич. - Не верю…
Козлов удивленно поднял брови.
– Не верю… Мне после просмотра вашего фильма показалось, что я смогу быстро, сразу же дать удовлетворительное объяснение, но чем дальше я уходил в прошлое, тем все становилось более и более запутанным. Я рассказал вам о событиях, которые произошли на протяжении двух суток, и как бы ни было полно рассказанное мною, кое-что я мог упустить… Вы думаете о причинах и связях и подразумеваете обычные причины и обычные связи. А они, товарищ Козлов, совсем необычны.
– Ох, Юрий Васильевич, - Козлов погрозил пальцем. - Чегото вы недоговариваете…
– Я недоговариваю только то, чего сам не знаю, - ответил Юрий Васильевич. - Выслушайте меня внимательно… Вам, надеюсь, приходилось завтракать крутыми яйцами?
– Что за вопрос, Юрий Васильевич, - засмеялся Козлов.
– И вы каждый раз обнаруживали белок и желток, не так ли? А когда-нибудь задумывались, где в яйце спрятан цыпленок? Где у него перышки и глазки, а клювик и ножки? Где они там, когда, облупив яичко, вы находите только желток и белок?
– Яйцо развивается, это все постепенно.
– Золотые слова. Постепенно, все постепенно. Тек вот, наш земной: шар, а это, поверьте, гигантское сооружение…
– Охотно верю, - согласился Козлов.
– Так вот, весь земной шар, со всеми морями и океанами, со всеми живыми существами: летающими, ныряющими и ползающими по земле - это все только яйцо, рожденное в недрах Солнца. И нам пока дано иметь дело только с белком и желтком, находящимися в стадии бурного развития, но развития еще далеко не законченного! Вы никогда не задумывались над тем,
