– Какое зелье? - спросила она.
– Проходи, княжна, - сказал шут. - Не слушай дурака. Иди, сыро на улице стоять…
Он протянул слишком большую для его роста руку, и Анна послушно взяла ее за сухие пальцы и пошла в горницу.
Люк в подвале был закрыт. До Кина всего несколько шагов.
– Иди сюда, - сказал шут, открывая дверь во внутренние покои. Но Анна остановилась в первой комнате.
– Я подожду здесь, - сказала она.
– Как хочешь. - Шут был удручен. - И зачем ты пришла?.. - повторил он.
– Кто разбудил тебя?
– Я пришла сама, - сказала Анна.
– Неужели я ошибся?.. Это же было зелье, от которого сама не проснешься…
«Он дал ей снотворного? Ах ты, интриган!» - чуть не вырвалось у Анны. Вместо этого она улыбнулась и спросила:
– А где же твой хозяин занимается чародейством? Здесь? Или в задней комнате?
Она прошлась по комнате, стуча пятками.
– Разве это так важно? - спросил шут. - Это уже неважно. Ты говоришь по-русски. Но странно. Говор твой чужой.
– Ты забыл, что я воспитана в Кракове?
– Воспитана? Чужое слово, - сказал шут. - Ты говоришь странные слова.
Люк изнутри откинулся.
Шут резко обернулся. Голова отрока появилась в люке.
– Ты чего, Глузд?
– Тот, литвин, бьется… боюсь я его… Погляди, Акиплеша.
– Прирежь его, - спокойно ответил шут.
– Нет! - вырвалось у Анны. - Как можно! - Она сделала шаг к открытому люку. - Как ты смеешь! - Она почти кричала - только бы Кин понял, что она рядом.
Шут ловко встал между люком и Анной.
– Тебе туда нельзя, княжна, - сказал он. - Не ведено.
– Эй! - раздался снизу зычный голос Кина. - Развяжи меня, скоморох. Веди к князю. Я слово знаю!
– Знакомый голос, - сказала Магда. - Кто у тебя там?
– Не твое дело, госпожа.
– Раб! - возмутилась княжна. - Смерд! Как ты смеешь мне перечить! - Анна не боялась сказать какое-нибудь слово, которого в тринадцатом веке не существовало. Она иностранка и не имела иного образования, кроме домашнего.
И в ее голосе загремели такие княжеские интонации, что шут опешил, а отрок буквально оторопел.
– С дороги! - повелительно сказала Анна. - Посмотрим, что скажет господин Роман, когда узнает о твоем своеволии.
И шут сразу сник. Словно ему стало все равно - увидит Магда пленника или нет…
Анна отстранила отрока и величественно спустилась вниз, в знакомое ей (но не польской княжне) скопление реторт, горшков, тигелей и других примитивных, но впечатляющих сосудов зари химической науки. Сильно воняло серой и кислотой. Кин сидел, прислонившись к стене. Анна подмигнула ему, а Кин, видя, что отрок с шутом задержались наверху, нахмурился и проворчал сквозь зубы:
– Еще чего не хватало!
– Так вот ты где! - возмущенно проговорила княжна, глядя на Кина. - Почему ты связан? Что они с тобой сделали?
– Госпожа, - сообразил Кин, - я плохого не делал. Я пришел к господину Роману от вас, но меня никто не стал слушать.
Анна обернулась. Отрок стоял у лестницы, шут на ступеньках. Они внимательно слушали.
– Do you speak English? [1] - спросила Анна.
– Yes, a little [2], - сказал Кин.
– Нам нужно их убедить, - продолжала Анна по-английски.
– Молодец, - ответил Кин. - Я тебе помогу.
– Развяжи его, - приказала Анна отроку. - Разве ты не видишь, что он мой слуга?
Отрок был послушен.
– Сейчас, госпожа, - сказал он. - Сейчас, но господин…
– Господин сделает все, что я велю.
Отрок оглянулся на шута. Тот спустился в подвал, сел за стол.
– Делай, - мрачно сказал он. - Делай, господин сделает все, что она скажет.
– Где твой возлюбленный? - спросил Кин по-английски.
– Не смейтесь. Роман с князем. Они обсуждают вопросы обороны.
Кин поднялся, растирая кисти рук.
– Я пошел! Мне надо быть с ним. А тебе лучше вернуться.
– Нет, я останусь. Роман просил меня остаться. Я могу помочь вам, когда вы вернетесь.
– В случае опасности помнишь, что делать?
– Разумеется, - сказала Анна по-русски. - Иди к Роману, береги его. - Затем она обернулась к отроку: - Проводи моего слугу до выхода. Чтобы его не задержали стражники.
Отрок обернулся к шуту. Тот кивнул. Отрок побежал по лестнице за Кином. Шут сказал:
– Thy will releaseth him from the Fetters [3].
Анна опешила.
– Вы понимаете этот язык? - спросила она глупо.
– Я бывал в разных краях, княжна, - сказал шут, - с моим господином. Мы, рабы, редко показываем свои знания…
Надеюсь, подумала Анна, что язык двадцатого века так изменился, что он не все понял.
– Здесь вы добываете золото? - спросила Анна. Печь совсем прогорела, лишь под пеплом тлели красные угольки.
– Мой господин, - сказал шут, - делает угодное Богу.
– Верю, верю, - сказала Анна. - А правда, что он изобрел книгопечатание?
– Не ведаю такого слова, госпожа, - сказал шут. Он подошел к тлеющим углям и, наклонившись, стал греть у них свои слишком массивные для хилого тела руки.
– Ты помогаешь господину?
– Когда он позволяет мне. А зачем тебе и твоему человеку мой господин? - спросил карлик.
– Я не поняла тебя.
– Вы говорили на языке, похожем на язык саксов. Твой человек побежал за моим господином.
– Ты боишься за него?
– Я боюсь страха моего господина. И его любви к тебе. Он забывает о других. Это приведет к смерти.
– Чьей смерти?
– Сегодня смерть ждет всех. Когда хватаешься за одно, забываешь о главном.
– Что же главное? - Анна хотела прибавить: раб или дурак, но поняла, что не хочет больше играть в эту игру.
– Главное? - Шут повернулся к ней - единственный его глаз был смертельно печален. - Ты чужая. Ты можешь не понять.
– Я постараюсь.
– Сейчас божьи дворяне пойдут на приступ. И пощады никому не будет. Но если я догадался верно, если боярин Роман ходил наружу, чтобы договориться с божьими дворянами, как спастись и спасти все это… главное пропадает.
– Но ведь остается наука, остается его великое открытие.
– Ты, княжна, из знатных. Ты никогда не голодала, и тебя никогда не пороли, не жгли, не рубили, не измывались… тебе ничего не грозит. Тебя никто не тронет - ни здесь, ни в тереме. А вот все люди, что спят или не спят, тревожатся, стонут, едят, плачут на улицах, - их убьют. А это неважно моему господину. И это неважно тебе - их мука до вас не долетит.
Карлик, освещенный красным светом углей, был страшен.
Вот такими были первые проповедники средневековой справедливости, такие шли на костры в Лангедоке и сражались среди богомилов в Болгарии. Люди, которые поняли, что все достойны жизни… и были бессильны.
– Ты не прав, шут. Я стараюсь понимать. И пришла сюда потому, что думала о другом человеке.
– Этот человек - боярин Роман?
– Нет.
– Все равно - это один человек, такой же, как ты. Но не такой, как я и как смерд Замошья. Даже сейчас в твоих добрых глазах и в твоих добрых речах нет правды. Тебе неведомо, есть ли у меня имя. Потому что имя мне - Мириад и я сгину безымянно со всеми, кому суждено сгинуть этой ночью.
– Как тебя зовут?
– Акиплеша - это тоже кличка. Я забыл свое имя. Но я не раб! Я сделаю то, чего не хочет сделать Роман!
– Но что ты можешь сделать?
– Я уйду подземным ходом, я найду в лесу литвинов, я скажу им: не спите, вставайте, спасите детей Христовых!
– Ты не успеешь, Акиплеша, - сказала Анна.
– Тогда я разрушу все это… все!
