спиной и с двумя огромными чемоданами в руках, какие позднее красноармейцы назовут «мечта оккупанта». Возвращающиеся в часть из отпуска или находящиеся в командировке, как правило, не перегружены.

Сижу голодный. Уезжая, даже не поужинал. Грустно и сосёт под ложечкой. На свободное место ко мне подсаживается унтер-офицер. Разговорились на смеси языков: немецкого, русского и польского. Рассказал ему, что кроме голого овощного супа с пункта питания ничего не ел, а что делать с гражданскими продовольственными карточками — не знаю. Он понял, потащил меня в ближайший к вокзалу магазин и отоварил все мои карточки до конца месяца. Вместе хорошо и плотно пообедали с пивком. Тепло попрощались, когда он помогал мне сесть в варшавский поезд. Полученных же продуктов мне хватило не только на дорогу, но ещё несколько дней мы сообща доедали их в палате.

Семья коменданта обрадовалась моему возвращению. Возобновились встречи с Карлом. Теперь мы с ним вей чаще стали делать вылазки за город. Ранняя весна. Оживает природа предгорий Карпат. Зелень, цветы. Мы оба загорели. И вдруг комендант мне говорит: «Николай, тебе надо учиться. Хочешь поехать в школу юных казаков во Францию?» Соглашаюсь незамедлительно. Попасть во Францию — моя мечта!

Вскоре получаю приказ на сборы, прощаясь, благодарю коменданта и его семью и вместе с оберефрейтором-немцем выезжаем в Варшаву. Там меня присоединяют к группе подростков человек в десять, которая в сопровождении немецкого фельдфебеля тут же выезжает в Берлин.

В каком-то пригороде Берлина остановились на сутки или двое в казармах местного гарнизона. Прошли санобработку и баню. Режим дня общий: подъём, отбой, питание в столовой. В остальном свободны, но без права выхода за пределы гарнизона, поскольку время выезда зависело от оперативности нашего сопровождающего с оформлением документов.

В гарнизоне проходили подготовку новобранцы разного возраста и степени готовности к военной службе. Юноши, прошедшие военную подготовку в школе, и люди старшего поколения, когда-то служившие в армии, выделялись на фоне неумелых действий впервые вставших в строй и взявших оружие в руки. Наблюдать со стороны за строевыми занятиями новобранцев было интересно, а иногда и смешно.

Два новобранца-пулеметчика. У одного ручной пулемёт, у другого карабин за спиной, в руках коробки с пулеметными лентами. Резкая команда унтер-офицера, оба падают на плац и быстро готовятся к бою. Заправлена пулеметная лента и по команде открывается огонь. Я вначале оторопел, а, сообразив в чём дело, рассмеялся. Уже два с половиной года так или иначе я был причастен к боевым действиям, неплохо разбирался в стрелковом оружии, достаточно метко стрелял, знал устройство холостых патронов советского производства, но до этого дня не обращал внимания на устройство немецких холостых винтовочных патронов. Первое впечатление: пулемётная лента снаряжена боевыми патронами, стрельба которыми на гарнизонном плаце — преступление. Но патроны-то холостые! Просто вместо обычных заострённых металлических пуль в гильзах закреплены тупорылые пустотелые деревянные пули, для легкого опознания покрашенные краской (цвет не помню). При стрельбе мелкие щепочки от них опадают рядом со стволом.

Проезжая Берлин и другие города мы видели результаты бомбардировок Германии союзной авиацией. Однако, промышленные районы западной Германии поражали своей живучестью: территория завода (промышленного объекта) вся изрыта воронками от авиабомб, а завод, тем не менее, работает!

Вот и Франция. В Метце пересадка. Впервые видим как в зале ожидания развлекают пассажиров полуобнажённые артисты: песни, танцы, акробатические номера. Раньше такое видели только в кино.

Прибыли на место назначения в город Лангр. Как обычно, санобработка с баней. Меня зачислили в младшую группу (взвод). Всем подобрали парадные мундиры по размеру с черной лентой на обшлаге рукава и надписью по-немецки: «Юнг козакен шюле[8]». Мы их тут же сдали на хранение в каптерку. Выдали карабины и подсумки с необходимым запасом патронов. В качестве повседневного (рабочего) мне оставлено прежнее недавно перешитое и хорошо подогнанное обмундирование. Начались будни военизированной школы с кавалерийским уклоном.

Круг замкнулся. События военных лет изложены и кратко дополнены предвоенным детством и освобождением из проверочно-фильтрационного лагеря. Казалось бы, что непрофессионалу пера пора на этом остановиться.

Что можно добавить нового к уже известным описаниям жизни изгоев советского общества? Конечно, их собственных воспоминаний осталось не так уж много. Ведь большинство из них к 90-м годам, когда стало возможным писать правду о Второй Мировой войне и послевоенных преследованиях противников советского режима, превратились в «лагерную пыль» или ушли в мир иной по возрасту. Советские же писатели и кинематограф обычно изображали бывших участников Русского Освободительного Движения опустившимися или глубоко раскаявшимися людьми, а чаще делали из них шпионов и диверсантов. Но… не всё так просто.

Наверное, не мне одному удалось скрыть своё «преступное» прошлое. Однако, складывалось это по-разному. Мне помог мой юный возраст. Не претендуя ни на какие обобщения, расскажу о собственном опыте «перерождения» изгоя в обычного советского гражданина. Надеюсь, что это будет кому-то интересно.

Сойдя с трамвая на конечной остановке, увидел, что частный дом семьи Дмитриевых цел. Когда узнал, что мама умерла, а об отце и брате ничего не известно, пошёл к этому дому.

Застал дома маму Анатолия, братишка был в школе. Она обрадовалась, согрела воды и заставила смыть дорожную грязь и переодеться. Только после этого стала рассказывать сама и слушать мой рассказ о наших приключениях. Она уже получила несколько писем из ПФЛ от Анатолия и знала, что мы с ним расстались осенью 1943 года.

Рассказала, как они с моей мамой после отступления немцев безрезультатно искали нас по всему городу в захоронениях расстрелянных или погибших гражданских лиц, о которых сообщалось по радио, в газетах или появлялись слухи. Как корили себя, что послали сыновей на верную смерть — другого исхода даже не предполагали.

Показывая письма Анатолия, удивлялась красивому почерку и грамотному, безошибочному изложению. В письмах Анатолий был осторожен, сообщал кратко о своих текущих делах и почти ничего о периоде с октября 1941 по май 1945 года. Этот пробел восполняли мои рассказы в течении полутора или двух недель, пока я жил в их доме.

Мама Анатолия работала посменно на вагонном заводе, братишка ходил в школу, а я каждое утро уходил на поиски работы. Бирж труда или каких-либо организаций по трудоустройству не существовало, но объявления о вакансиях и потребности в рабочей силе можно было встретить практически повсеместно: у ворот предприятий, учреждений, артелей и т. д. Самая большая информация об этом была на доске объявлений возле облисполкома, куда по совету мамы Анатолия я пришёл на следующий же день.

После войны повсюду нехватка рабочих рук. Переписал заинтересовавшие меня адреса, наметил удобный маршрут, так как хорошо знал город. В приподнятом настроении захожу в отдел кадров предприятия, где требовались токари и ученики токарей. На вопрос о документах предъявляю справку из ПФЛ — других нет: ни справки об образовании, ни свидетельства о рождении, а до паспорта не «дорос» — мне нет ещё и пятнадцати с половиной лет, для его же получения нужно 16. Получаю отказ под предлогом, что ученику токаря надо иметь не менее чем 4-х классное образование. Я же смогу в школе получить справку только о том, что учился в 4-ом классе.

Не унываю и в первый день обхожу ещё несколько отделов кадров, пытаясь трудоустроиться.