В нашем взводе все подростки были на 2–3 года старше меня. Младший по возрасту и самый маленький по росту я всегда замыкал строй. В декабре 1943 года это и определило решение командования направить меня вместе с группой недолечившихся после ранения солдат и казаков в дом инвалидов и реабилитации раненых. Расставание «со слезами на глазах» и… в путь на Краков через Варшаву.

В Кракове пересадка и скорое прибытие в маленький польский город (названия не помню), где почти на окраине когда-то располагался польский гарнизон. Две или три небольших казармы, в которых просторно разместились медицинская служба и палаты для выздоравливающих после серьёзных ранений и инвалидов. С тыльной стороны несколько финских домиков для коменданта и медперсонала с семьями и большой гараж, который чуть ли не на следующий день привлек моё внимание.

Шла война. Почти весь автотранспорт был мобилизован, а оставшийся для гражданских нужд состоял на строгом учете. Здесь же в гараже стояло без дела с 1939 года несколько десятков легковых автомобилей разных марок. Были ли они исправными, не знаю. Но привлекли внимание 5 бронеавтомобилей. Направился к ним. Открывая дверцу, громко рассмеялся. «Броня» оказалась из настоящей фанеры, а стволы пулемётов искусно сделаны из дерева. По-видимому, польский гарнизон на предвоенных парадах демонстрировал свою «мощь» этими броневиками.

На хохот в гараж вошел подросток примерно моего возраста. Это был сын коменданта, почти не знавший русского языка. Мы как-то объяснились и он пригласил меня в гости. Это была первая встреча с комендантом и его женой. Я четко, по-военному представился. Тот рассмеялся и на ломаном русском языке сказал, что рад появлению у сына русского друга и что двери их дома всегда открыты для меня. От доброй и ласковой улыбки его жены у меня защемило в груди. Комендант в Первую Мировую войну был в русском плену, сносно говорил по-русски, понимал практически все. Хотел, чтобы общаясь и играя, его сын осваивал русский, а я немецкий языки.

Карл с сестрой ходили в немецкую школу, а я впервые с октября 1941 года оказался «бездельником». В субботу, воскресенье и вечерами в гостях у Карла, а днем в будни с кем-нибудь из выздоравливающих ходил в город за покупками, а чаще просто бродили и присматривались к незнакомой жизни. Вновь прибывшим обменивали советские рубли на злотые или оккупационные марки в местном банке. Однажды один из казаков затащил меня в солдатский бордель, откуда я, сгорая от стыда, сбежал.

Моим соседом в казарме был донской казак из эмигрантов Федор Фомин. После контузии у него начались припадки. В январе местная медицинская комиссия признала его инвалидом, не пригодным к военной службе. У меня с ним сложились хорошие взаимоотношения и потому Фомин предложил мне поехать вместе с ним в Восточную Пруссию в город Тильзит к его жене. У них собственных детей не было и он готов был, при условии согласия жены, на усыновление. Комендант, сожалея, согласился с этим вариантом, но проявил предусмотрительность: дал мне месячный отпуск, чтобы в случае непредвиденных обстоятельств я мог вернуться назад в свою воинскую часть, как значился дом инвалидов и реабилитации раненых.

В первых числах февраля 1944 года поездом через Краков-Варшаву-Кёнигсберг мы прибыли в Тильзит. Встречали нас жена Фомина и хозяин прачечной, где работала Вера. Хозяин проверил наши документы и тут же на вокзале в военной комендатуре обменял аттестаты на гражданские продуктовые карточки, посадил нас в свою машину и менее чем через час после прибытия поезда мы оказались дома почти на окраине северной части города.

Скромное, но веселое застолье по случаю радостной встречи мужа с женой после долгой разлуки. В этот же вечер хозяин предложил мне поселиться в маленькой комнатке на третьем этаже под крышей в его доме и на следующий день включиться в работу. Я согласился.

Одноэтажное здание прачечной торцом примыкало к дому хозяина. Во дворе гараж и конюшня с навесом для подводы. В гараже машина хозяина, а в конюшне мерин-тяжеловоз. Этот мерин-тяжеловоз и большая подвода с колесами на резиновом ходу достались мне и подростку-немцу, моему ровеснику для транспортировки грязного и чистого белья по городу.

Прачечная обслуживала местный гарнизон, казармы которого располагались в северной части города, а также различные гражданские учреждения и жителей города. Военные сами доставляли белье в стирку и забирали чистое. Гражданские объекты и жителей обслуживали мы по письменному наряду хозяина, который вручался утром моему напарнику.

Наш рабочий день начинался рано в привычном для меня режиме: уборка конюшни, чистка и вывод на водопой мерина к специальному корыту во дворе или к реке Неман, подготовка сбруи, подводы и т. п. После получения наряда загружали подводу мешками с чистым бельем и развозили по нужным адресам. Там же или в других местах загружали мешки с грязным бельём и доставляли его в прачечную. Обычно с этой работой мы управлялись к полудню. Затем обед, наведение порядка в своём «хозяйстве», в том числе кормление и уход за мерином. Поскольку мой напарник должен был ещё и учиться в школе, то послеобеденная работа ложилась на меня и я с ней легко справлялся.

Теперь, будучи стариком, с трудом представляю, как мы объяснялись и понимали друг друга с моим напарником? Он совершенно не знал русского языка, а я очень плохо немецкий. Но мы объяснялись не только по работе! Его интересовало, почему я ношу немецкую военную форму, где и как мне пришлось «бродить» по фронтовым дорогам или участвовать в боевых действиях. Я рассказывал и, конечно же, привирал, видя как горят любопытством его глаза. Он был хорошим пацаном и знакомил меня с достопримечательностями города во время поездок, что впоследствии почти через 4 года мне очень пригодилось.

Наши клиенты (заказчики) удивлялись, когда видели рядом со знакомым подростком другого, но русского в военной форме. Мой напарник им что-то объяснял и мы ехали дальше, сопровождаемые недоуменными взглядами. Однажды мы привезли в очередной раз чистое бельё врачу-стоматологу. Пока мой напарник оформлял с врачом бумаги, ко мне подошла медсестра и в разговоре пожаловалась на своего врача и откровенно сказала, что ждёт прихода русских. До этого не раз приходилось слышать от немцев критику своего высшего руководства за развязывание и ведение войны, но чтобы ждали Красную Армию — впервые. Неизвестно, что случилось с этой медсестрой, когда пришла Красная Армия, но видел в Тильзите в конце 1947 года других «освобождённых» немок, просивших подаяние и вызывавших жалость и сочувствие своим видом.

Вскоре после приезда хозяин пригласил нас с Фёдором на чашку «настоящего кофе» и показал альбомы с фотографиями. Кроме семейных там было много фотографий разных лет, где он в форме штурмовика в группе стоит или сидит рядом с Гитлером, Герингом и другими руководителями третьего Рейха. А фотографий с местным партийным или городским руководством было великое множество. Он был активным членом НСДАП и гордился этим.

Не прошло и трёх недель, как у меня возник конфликт с хозяином. Не помню сути, но ретроспективно полагаю, что, с одной стороны, сказался «трудный возраст» — мне было чуть больше 13 лет, а с другой стороны, возможно, и партийно-расовый предрассудок хозяина. Несмотря на вечернее время, я тут же собрал свои вещи и документы, попрощался с Фомиными и трамваем приехал на вокзал. Первым же поездом выехал в Кенигсберг.

В Кенигсберге многочасовое ожидание поезда на Варшаву. Через воинский зал вокзала почти непрерывно идут моряки. Сразу видно кто в отпуск, а кто в часть. Отпускники с набитыми рюкзаками за