— Ничего подобного.

— Он очень занят. Вряд ли, детектив, у него найдется сегодня для вас время.

— Я хочу знать, почему меня не подключили к расследованию убийства, которое произошло сегодня утром.

— Могу спросить.

— Не стоит. Он скажет, что у меня и так дел по горло. Мне надо поговорить с ним самому.

— Попробую что-нибудь для тебя сделать.

Никаких ответных звонков, конечно, не последовало. Наш порядок настолько строг, что до Викорна, если он не хочет меня видеть, добраться не проще, чем если бы он улетел на Луну. Я решил, что мне надо попытаться потолковать с Куракитом.

Мы не испытывали ненависти друг к другу по одной простой причине: чтобы один человек ненавидел другого, надо, чтобы он хотя бы на каком-то уровне его понимал. С точки зрения Куракита, я был идиотом, которого ни при каких обстоятельствах нельзя было принимать на службу в полицию. Правоверный буддист и бывший солдат, Куракит, как миллионы подобных ему, считал, что жизнь — штука простая: надо пристроиться к должности, понять, кто над тобой главный, выполнять все, что он прикажет, и радоваться повышениям. Мои психологические заморочки казались ему явным признаком сумасшествия. Его, разумеется, предупредили, что я могу позвонить.

— Привет. — Я придал голосу как можно больше дружелюбия. — Как дела?

— Нормально, — с подозрением ответил он.

— Слышал, рано утром нам подкинули новое дело.

— Кто тебе сказал?

— А это что, секрет?

— Расследование поручили мне. Полковник Викорн позвонил мне в четыре утра. Ты очень занят, тебе некогда заниматься этим делом.

— Я не пытаюсь его у тебя умыкнуть. Просто подумал, оно может быть связано с тем, над чем работаю я. Посидели бы вместе, пораскинули мозгами.

— Чем пораскинули? Что ты несешь! Никак оно с твоим не связано.

— Откуда ты знаешь?

— Викорн сказал. Предупредил: если станешь звонить, отвечать — не связано, и все.

— Он назвал тебе человека, кто это сделал?

— Нет.

— Зато сказал, кто этого не делал?

— Может быть.

— А не говорил ли он тебе, что некий высокопоставленный банкир по фамилии Танакан не имеет к этому делу никакого отношения?

— Да. То есть нет. Я больше не хочу с тобой разговаривать.

Куракит разъединился. Я позвонил опять.

— По крайней мере назови адрес, где обнаружили тело.

— Нет. Мне не разрешили.

На этот раз разъединился я. Есть другие возможности узнать то, что мне требовалось. Я опять позвонил доктору Супатре и спросил, какой адрес стоял в формуляре, который Куракит заполнил при передаче убитой в морг. Ей некогда было мною заниматься, но она обещала переслать формуляр по факсу. Таким образом, мне будет известен номер удостоверения личности Нок и адрес ее родной деревни. Пока я ждал факс, позвонила агент ФБР.

— Знаешь, Сончай, я думаю, ты творишь злое дело, — заявила она. — Я долго размышляла и не могу подобрать иного слова. Во всем этом есть что-то от Средневековья — словно собираются кастрировать мальчиков для хора. Он поступает так, чтобы продавать тело?

— Я уже объяснял, почему он так поступает.

— Не верю. Это все восточные штучки. Я начинаю понимать, что здесь происходит: вы продолжаете играть в старинную игру — пытаетесь выдать отвратительное за хорошее, чтобы получить возможность продать.

— Реклама — изобретение Запада. Вспомни, как рекламируют сигареты. Изображают чистейший горный поток, чтобы всучить отраву, от которой заболевают раком легких. Меня всю юность бомбардировали такой рекламой. И тебя, наверное, тоже. Просто ты хватанула дозу культурного шока.

— Абсурд! Сначала все отрезать, а затем конструировать искусственную вагину. Фу!

— А как насчет имплантантов груди? Если они вызывают у тебя такое же чувство, собери в своей стране людей и начни кампанию. Будет чем заняться на несколько десятилетий вперед.

Кимберли фыркнула в трубку.

— Думаешь, я одна из тех никчемных белых дамочек, которые бесятся с жиру и от нечего делать треплют о чем попало?

— Я думаю, ты влюбилась в Лека.

Американка некоторое время молчала, а затем осторожно заговорила.

— Он «голубой»?

— Будда праведный! Нет! Он не знает, что такое секс, и скорее всего никогда не узнает. У таких типов, как он, вся страсть уходит в разговоры. Когда же речь заходит о вере, они могут быть излишне щепетильными. Я тебе уже сказал: он женский дух в мужском обличье. И все, что ему требуется, — выразить свою внутреннюю сущность. Извини, это все очень непросто. — В раздражении я разъединился.

Прошло ровно столько времени, сколько потребовалось, чтобы нажать клавишу автодозвона, и я вновь услышал агента ФБР.

— Ты сказал, выразить внутреннюю сущность? Именно этого хочу и я. Потому я здесь. Ты спрашивал, зачем я приехала. Вот для этого. Только сама не понимала, пока ты не сказал эту фразу.

— Если речь о том, чтобы его соблазнить, лучше тебе забыть о высокоточном бомбометании — оно приведет к отчуждению. Прояви немного сочувствия. Попытайся воспринимать все серьезно. У парня хватает духу решиться на операцию — так поверь хоть немного в него.

Молчание в трубке давило на мозг все сильнее и сильнее. Наконец Кимберли родила слова.

— Неужели он на самом деле не знал женщины? Сколько ему лет?

— Двадцать два. А я занят. — Я разъединился, выключил телефон и пошел обедать.