повечеру над землей красным хвостом и каждый день кладет на край земли утром золотое яичко, а к вечеру - серебряное, одно катится по небу днем, отчего и жизнь, и радость есть на земле, и никто этой жизни и радости в особь не хозяин, а другое повечеру, чтоб крепче спалось мужикам и навной черт баб не кусал в темноте и чтоб светлее было зверю в лесу!..
К этой-то птице и полетит в свой час человек, когда для него все числа и сроки исполнятся и весь лицом он и душой преобразится…'
Да мало ли о чем в этой книге сказано было, все в этой книге было сказано, о всем было в ней прописано… о животе и о смерти…
Эх, братцы, жалко, что нет у меня ее сейчас под руками…
*****
По этой-то самой книге и покорил, говорили у нас, Спиридон Емельяныч бурую медведицу, а что нашел книгу брат Спиридона Андрей.
Выходило все так.
В то самое время, когда они воротились с Афона, Андрей Емельяныч, как известно, стал зашибаться молитвой: целые недели он проводил на Светлом Болоте, куда и нога человечья в то время, может, еще не ступала, потому что пройти на него было за диво…
Но Андрей Емельяныч как-то ухитрялся и проходил!..
Должно быть, через окна плавком!..
Брал он из дома небольшой узелок с хлебом и солью, но, конечно, ненадолго хватало - много берет этого добра широкая мужицкая кость, -вернее всего, на болоте он питался вместе с глухарями брусницей или малиной, которой росло в старое время на Светлом Болоте на островах, где посуше -леса, да еще каким-то корешком теперь пропавшей на этом болоте травы, дает эта трава и плоти утоленье, и легкость животу, и духу веселость!..
Должно быть… калган!..
У него цветы похожи на грошик!..
На этом-то Светлом Болоте жил леший Антютик, только Андрей Емельяныч его ни разу не встретил, нечего зря говорить, потому он уж не соврал бы, сказал!..
*****
Однажды в светлоосиянный день по ранней осени, когда с дерев падает последний листочек и каждое деревцо лепечет им на тихом ветру, словно торопится что-то дошептать про себя али, может, дочитать перед зимним сном какую-то свою древяную молитву, отчего на многие версты идет по лесу звон, и его никогда не сменишь на колокольный, - сидел Андрей Емельяныч возле болотной коряги, уставши с утра молиться и плакать. Плакал Андрей Емельяныч не за себя, а за род человечий!..
Плыли у него под еще не пробежавшей слезой высокие облака на север за снегом, и по небу тянули с севера длинной веревочкой гуси.
Сидит Андрей Емельяныч, любуется своей мужицкой освобожденной душой и изредка возле себя сколупнет с ветки брусничку…
Долго так просидел Андрей Емельяныч, без думы, только одни глаза широко раскрывши… Когда же ударила заря к вечеру по всему болоту красным лучом, Андрей Емельяныч увидел, что совсем возле него под корягой лежит раскрытая книга… Видно, что кто-то ее перед этим читал да так, не дочитавши до конца, незакрытой оставил.
Книга эта была писана от неизвестной искусной руки на больших листах толстой бумаги, коряблой, как береста, и с боков у нее здоровались заячьи лапки, висели небольшие серебряные застежки.
Дивно письмо было в той книге!..
Буковки в краску, слова все под титлами, последняя буква все 'ерь' да 'еры', и титло закрывало тайный смысл слова, как с ветки упавший сучок!..
Титло есть знак, а знак надо раскрыть, а чтобы раскрыть что-либо в мире, надо просветленную душу!.. Ибо все тайное покоится перед взором человека в образе повседневных, привычных предметов, проходит мимо них человек, ничем не удивленный, у него на все глаз наметался и потому все равно как… ослеп!..
Потому Андрей Емельяныч не сразу разглядел эту книгу… принял он было ее за куст переспелой брусницы, которая рядом с книгой пушилась, и отливалась в бруснице каждая ягодинка, как и каждая буковка в книге.
Вот эту-то самую книгу и оставил Андрей Емельяныч брату своему Спиридону, когда к нам из Чагодуя пришла бумага и, знать, по толстым сургучам этой бумаги Андрея забрили в солдаты и в солдатах потом запороли корьем.
Есть у нас еще и сейчас старики, которые видели эту книгу в избе у Спиридон Емельяныча, но читывать ее никому не доводилось… Лежала она у него в переднем углу на божнице между псалтырем и житиями. Спиридон на людях до нее и не прикасался, да, видно, и сам-то в ней не понимал всего ее толку, потому что в грамоте был неискусен, и если знал что из писания, так больше на память…
Всего вернее, что так, потому не такой человек был Спиридон, чтобы сменять петуха на кукушку!..
*****
Когда барин приехал в Гусенки и стал торговаться со Спиридоном о цене на медведицу, она ходила по пустому дзору - в это время скотина вся в поле была. Обнюхала она все уголки и закоулки, обсосала вывороченную Спиридоном наотмашь лапу и, должно быть, немного в разум пришла. Из избы ясно до нее доносились голоса - слышит она пискливый, словно мышь на своих мышат радуется, тонкий бачуринский голосок и нутряной, из груди выпирающий темный голос Спиридона, похожий на отдаленный звон колокольни. Поняла медведица, что хочет ее Спиридон продать барину в рабство!..
Жалко медведице стало своих медвежат, да нечего делать: зверь любит свободу больше, чем человек!..
Пока они там торговались, залезла медведица на переклад, где куры несутся и собран разный хозяйственный хлам, и на накате процарапала здоровой лапой в крыше солому, сломала жердь по соломе, и в тот самый миг, когда у егерей в руках звякнули цепи, она соскочила, как молоденькая, в Спиридон Емельянычев огород, что всегда у нас сзади дома, - оттого и поднялись так торчками у коней Петра Еремеича уши.
Проковыляла она по огороду, как подбитая баба, а потом, откуда прыть взялась, выбежала за околицу, поваливши огородный плетень, а за околицей в то время тут же за Гусенками стояли кусты, и за кустами, рукой подать, -чертухинский лес…
Первые ее егеря увидали, свистнули было, да где!..
В лесу медведиха словно провалилась сквозь землю… Должно быть, издохла, дохлого же зверя человек никогда не найдет: зверь умеет сам себя хоронить.
Бросился было и Спиридон ее догонять, да было уж поздно: воротился ни с чем. Сели они с барином опять на лавку за стол и долго не могли ни слова друг другу сказать, потому больно уж это неожиданно вышло с медведихой.
- Вот уж и верно, Спиридон, как ты говоришь: на базаре двое глупых, -первый заговорил барин и усмехнулся на Спиридона.
- Не говори, какой грех!..
- Ну, так как же теперь будем кончать?..
Спиридон молчал и не знал, куда глаза и руки девать.
- Мне, Спиридон Емельяныч, пора, и так завозился!..
- Да как тут кончать? - осмелел Спиридон. - Я уж теперь и не знаю: у кого медведица убежала - у тебя или у меня, потому мы сторговались и хлопнули в руки…
- Ну, эти балушки ты, Спиридон, оставь для другого, не с дураком каким дело имеешь! - сердито пискнул Бачурин.
- Да кто вас, барин, дурит… Умнее вас по всей округе никого не найдется… Только я… по справедливости!..
- Полно, Спиридон, антиминсы на пне раскладывать: справедливости нет никакой!..
Тут-то вот барин Спиридона и облапошил: должно быть, пока бегал Спиридон догонять медведиху, он у него на полке все книги пересмотрел.
- Я, видишь ли, Спиридон, не знаю: была у тебя медведиха на самом-то деле али нет… бог тебя знает, может, ты глаза отводить умеешь?
- Нет, уж мы этим не займуемся, - намекнул Спиридон, что сам-то барин как раз на эту руку не особенно чист.
- Но ведь… медвежата остались!..
- Остались! Как же, остались! - радостно подхватил Спиридон, словно про них и забыл…
- Ну вот… за этих медвежат я согласен, Спиридон Емельяныч, отдать тебе мельницу…
- Ну что ж… Вот и ладно!..
- И три венца подрублю!..
- Вот уж спаси те, барин, Христос!..
- Только и у меня к тебе будет добавка, - равнодушно сперва барин отвернулся от полки, на которой были иконы и книги, а потом словно прыгнул к ней. - Сниму солому, и дом тесом покрою, и по лицу тесом… а ты мне к двум медвежатам вот эту книгу прибавь.
Бачурин снял с божницы 'Златые уста'.
Уж то ли затемнение какое случилось со Спиридоном, то ли еще почему: может, принял книгу за простой самый обычный псалтырь или знал все хорошо, да больно мельником ему быть захотелось, хорошо неизвестно, - мотнул Спиридон головой и ничего не сказал.
Облупил, значит, барин Спиридона как липку, и с той поры пропала, братцы, эта дивная книга навеки!..
Потому, что к этому народу попадет, так уж не выдерется!..
Повеселел барин на лицо, хлопнул он в Спиридонову лапу своей маленькой ручкой и с книгой под мышкой пошел на крыльцо. Спиридон с поклоном его провожал. Петр Еремеич усадил барина половчее в кибитку, с боков егеря поместились с медвежатами, прыгнул Петр Еремеич на облучок, и скоро заплакал под дугой колокольчик, унося Спиридоново счастье.
Эх, мужик, борода как лес, а такой диковины не уберег!!..
Так говорят у нас старики: не знаю, чему больше верить… Я-то думаю, что могло быть так и этак, а вы… можете ни тому ни другому не верить!..
Глава четвертая
СОН-СИТНИК
Так был продан вольный зверь барину в рабство. Потому умный зверь никогда не пойдет по дороге, которая проложена топором, и не побежит по тропе, намятой ступней человека.
У зверя свои, звериные тропы, которых подчас человек и не видит, потому что зверь по земле умеет ходить, не попирая травы… И часто что лось по болоту пройдет, что птица пролетит над этим болотом - все едино: от них и духу никакого не будет.
