У нас, мужиков, таких имен не дают по причине их трудного на язык произношения, а также еще и из-за того, что с таким именем еще в ребятишках насмерть задразнят…
Так вот дело-то в том, что настоящего имени этого странника никто хорошенько не знал, почему при погребении уже монахи по монашеству своему нарекли его: Варсонофий!..
Этот самый странник Варсонофий и принес в свое время на Афон неугасимый в дороге огонь на копеечной свечке, которую зажег он в светлую утреню от лампады над гробом осподним в святой земле Палестине… Как уже сподобило его донести в такую даль столь малый огонь, никто хорошо и наверную не знал - тогда легче было человеку поверить, потому что куда было меньше жулья, - только монахи так объясняли всем богомольцам и странникам: донес он-де, странник божий Варсонофий, святой огонь, спрятав его в рукав армяка, а шел-де все время по берегу моря в обход, по камушкам по-за-одаль волны, которая всю дорогу бросалась на него, аки тигр рыкающий, потому что с моря, как на беду, все время, как шел Варсонофий, дул бешеный ветер в обе щеки, и от ветра того много кораблей и лодок в море потопло… Святой же огонь остался в рукаве армяка нетушимым!..
Некий купец, пожелавший остаться безвестным, был самовидцем и свидетелем прихода этого странника на Афон и всей этой истории, и во увековечение памяти его выстроил храм. Странник сей в тот же день, как пришел на гору Афон, прожил только до ранней службы: с блаженной улыбкой во все его широкое и скуластое лицо тихо преставился он во время обедни, не обронивши и после смерти горящей свечки из рук…
Смерть, объяснили монахи, поставила его пред алтарным образом в главном соборе, вынула из него с ижехерувимною песнью убогую странничью душу, а свечки с палестинским огнем в похолодевших руках не загасила… потому огонь тот от последнего вздоха за мир спасителя мира!..
Остался после странника посконный армяк, и в этом армяке и впрямь был один рукав немного прожжен. Висел он долгое время в надмогильном храме как мужичья хоругвь и святыня… Бабы прикладывались к армяку, и под ним висела железная кружка с замочком, в которую капали мужичьи полушки, как капли с крыши после большого дождя…
*****
Правда, если все это и было, так было очень давно…
Сколько лет тому будет, поди, и сами монахи счет потеряли. Теперь если пойдешь на гору Афон к нему приложиться, так от него уж, да, может, и от самого странника Варсонофия, никакой памяти и следка не осталось…
Армяк - мужичья одежа, не риза!..
Только с тех незапамятных пор на Афоне так и установилось, как безуставное правило, сторожить неугасимый огонь в лампаде пред образом Вознесения в главном соборе, кою зажег в последний раз перед ранней службой и перед своею смертью некий странник, нареченный при погребении Варсонофием…
Каждую ночь между всенощной и ранней обедней оставался при лампаде монах на череду…
Потом с течением времени малоразумные игумены стали налагать епитимью к лампаде за разную провинность, монахи шли на эту сторожу не больно охотно -как раз время, когда хоть немного всхрапнуть от молитвы и от работы. В те времена монахи сложа руки не сидели, за день так упетаются с богом да киркой, что ног не слышат… Тут же опять надо стоять на ногах, читать жития и следить за огнем, подливать в лампаду деревянное масло с елеем и держать в руках фитиль с поплавком, чтобы не упустить огонь, когда фитиль догорит и будет мигать и мелькать, как человек перед смертью мигает глазами…
С той поры соборные двери никогда не знали замка… Во всякий час дня и ночи можно было войти в него и помолиться…
*****
В тот самый вечер, как идти Андрей Емельянычу в очередь перед лампаду, позвал его брат Спиридон к себе в келью: хотел Спиридон испытать, увидит ли брат иль не увидит…
После вечерни вошли они в Спиридонову келью, и оба долго не могли прямо взглянуть на голые доски.
- Видишь? - первый спросил Спиридон…
По-прежнему у него в глазах девка лежала на досках, только лицом к стене и будто сладко, как после любовной утомы, спала…
Но Андрей Емельяныч молчал и только головой качал в ответ, потому что и в самом деле ничего не увидел. Он даже потрогал крайнюю доску - и ничего, только вроде как немного все они скрипнули разом, кто-то тихонько, словно спросонок, зевнул и на другой бок повернулся.
- Неужели ты так ничего и не видишь? - переспросил Спиридон Емельяныч… - Спина у девки широкая и могучая, грудь как телега, щеки как спелые дыни - одним словом, все так, как никогда наяву не бывает.
- Ничего, Спиридон, ровным счетом!
- Вот ведь, скажи на милость!..
- Авось как-нибудь осилим. Ты ведь тоже ничего в соборе не видел?..
- Так-то оно так, а будто все же не так! - ответил недоуменно Спиридон Емельяныч.
- Полно, брат, - надо богу молиться!..
Помолились они и сели в другой угол как ни в чем вечерять, спокойно повечеряли, потом пошли вместе ко всенощной, а после всенощной Андрей Емельяныч, не заходя к себе в келью, остался в соборе стеречь неугасимый огонь.
*****
Так оно и оказалось, как сказал Спиридон Емельяныч: все же не так!..
Принял Андрей Емельяныч игуменское благословенье и проводил с миром всю монашескую братию и богомольцев, которых, как на грех, было на этот раз очень немного, а то все кто-нибудь да остался бы, поставил подставку к лампаде и на подставку положил книгу с золотыми застежками - жития.
Спервоначалу все было как и всегда, во всем соборе стояла тишина могильная, только один неугасимый и горел в лампаде, у которой Андрей Емельяныч торопливо развернул книгу на середине: житие мученика и страстотерпца… Впрочем, Андрей Емельяныч тут же оторвался от книги, обернулся назад и в первый раз в жизни, сам не зная отчего… немного струхнул. По всем углам и закоулам стояли черные тени, будто сами монахи давно уж из собора все вышли, а тени от их траурных риз, скуфей и клобуков остались на стенах и на полу и теперь живут своей незримой и потаенной жизнью, справляя свой полуночный чин…
Будто служат-они свою теневую службу перед образами, и образа в темноте кажутся столь темными, как будто не в храме они, а в курной мужицкой избе провисели не одну сотню годов, дожидаясь пожара… Даже позолота в киотах, и серебро на окладах, и дорогие камни на венчике богородичного лика и те словно гарью покрылись, и блеска на них нигде не видать!..
'Страшно в церкви в двенадцатый час!.. Недаром в этот час по всей земле кричат петухи…' - подумал так Андрей Емельяныч над книгой и не заметил того, что она раскрыта на одной и той же странице и он ее не читает, а только смотрит на одно и то же место: мученика и страстотерпца… И буквы в этом месте шевелятся у него в глазах и складываются в какие-то тайные знаки, Андрей Емельянычу непонятные: титла похожи на большие крючки, на которые страшливые бабы в деревне от воров и чертей на ночь в избу дверь замыкают, а буковки все разбежались кто куда, как распугали их по странице, и они на буквы мало похожи, а похожи больше на каких-то жучков и букашек со слюдяными крылышками, так и трепещущими на спинках у них в призрачном свету от лампады, их и не разглядишь хорошо, а запятые и точки в глазах как мушкара перед теплой погодой у нас на болоте!..
Так незаметно для себя самого Андрей Емельяныч неизвестно сколько времени простоял над житиями, продумав, видно, совсем о другом. И то ли заснул потом от утомленья над книгой, то ли еще отчего, потому что все же чувствовал Андрей Емельяныч, как льется ему в голову какая-то муть и из углов темнота помавает на него широкими рукавами и кланяется черными сгустками скуфей и клобуков, - только Андрей Емельяныч хорошо в один час различил перед собой, что жития на подставке сами закрылись и на книге с боков звонко щелкнули в гробовой тишине золотые застежки.
Вздрогнул Андрей Емельяныч и наскоро перекрестился.
В неугасимой чуть мелькал огонек на поплавке, словно собирался с него улететь, и мигал, как мигает глаз у человека перед скорой смертью, и в этом торопливом и смертном мерцанье лампады Андрей Емельяныч хорошо различил перед собой высокую фигуру монаха в высокой скуфье, только теперь из скуфьи еще выпирали кверху кривые рога, загнутые немного вбок, как у бодливого барана, тут же за подставкой для книги переливалась черными волнами широкая ряса, лица под скуфьей он не разглядел, может, потому, что очень уж сразу испугался, когда монаха увидел, а может, и потому, что вообще такие черти есть… безликие… У таких чертей все наоборот: под мышкой нос, глаза на затылке, а уши в том месте, на котором сидят.
- Кто ты? - шепотком спросил Андрей Емельяныч.
- Соборный черт, ваша святость!
- Аминь!.. - шепчет про себя Андрей Емельяныч.
- Не трудись-ка аминить, Андрей Емельяныч. Ты умный мужик!.. Пойми, что все равно не поможет!.. Мне же тебе надо сказать немного по делу… давно собирался, да… некогда было!..
- Аминь!..
- Задумали вы с братом, можно сказать, совсем дело вам мало чем подходящее…
- …Рассыпь-ся!
- Понимаешь?..
- Осподи, владыка живота…
- На манер, значит, странника Варсонофия… То есть какого там Варсонофия?.. В мире-то он был совсем не Варсонофий, а попросту Иван по прозвищу Недотяпа… хотя мужик был не хуже других…
- …владыко живота моего…
- …только, видишь, была у него в голове такая блажь и нескладиха, а ноги обуяла расторопность - за десять верст за киселем бегал… Пошел, значит, Недотяпа по всему белому свету невесть зачем шлемать, да так бы и прошлемал, если бы к нам сюда не попал… тут-то я ему… и дух вон: потому жалко стало мужика!.. Зазря!.. Чего ему?.. Если спросить, так и сам он не думал дознаться… потому: Недотяпа…
- …ты еси упование мое… часть моя еси на земли живых… - путает Андрей Емельяныч со страху псалмы…
- …так вот, Андрей Емельяныч, ваша святость, признаться, и тебя-то с братом мне стало жалко!.. Недотяпа, так тот и есть недотяпа, а вы не мужики, а… любота!..
- Аминь!.. Аминь!.. Аминь!.. - еле передохнет Андрей Емельяныч.
- Так вот тебе говорю: посмотри, к чему всю речь веду… Разуй глаза, сними портянки!.. Стен не хватает, сколько святых!.. А? И большие и маленькие, каких только нет… на иное имя по два и по три… Миколы… Иваны… а покажи ты мне хоть одного мужика среди них, и я тебе сейчас в ножки даже поклонюсь и попрошу благословения, хотя баб, случается, благословляю и я… Видишь, все князья да попы, на всех кольчуги, ризы горят. Где же мужичий армяк?.. Что ты мне скажешь на это?..
Андрей Емельяныч удивленно стал оглядываться кругом, и куда он ни взглянет, там на минуту вспыхнет перед образом огонек, повиснет в темноте на минуту, озаривши лик и всю фигуру какого-нибудь святого, и тут же погаснет и упадет в темноту…
- Что ты мне скажешь на это?.. Да ничего ровным счетом, потому сказать тут нечего: мужики все в ад пойдут!.. Понял ты это? Потому разве мужику косолапому по огненной нитке через геенну в лаптях пройти?.. Не пройти!.. Один разве вот… Недотяпа!.. Да ведь и он теперь не Недотяпа, а… Варсонофий… чин у него… высоко - не перелезешь!.. Понимаешь ты меня али по своей мужицкой привычке ничего не понимаешь и… не хочешь понять?..
