вытирая вспотевшее лицо, говорил, что нет теперь богатых и бедных, что земля принадлежит тем, кто ее обрабатывает. «Как это нет богатых? — не понимал Ширахмат. — Разве мир перевернулся? Разве отдаст Пегобородый хоть один джариб своей земли мне и моим братьям?» А тот, слушая приезжего, согласно кивал, но глаза говорили обратное, глаза говорили «нет», а руки были готовы поднять страшный посох со стальным жалом. Чтобы забрать у него землю, надо было уничтожить весь его род, а значит, и того, кого носила под сердцем его молодая жена.

Приезжие укатили на своих тяжелых машинах, оставив в кишлаке учителя, быстроногого, маленького и худого. Он заходил в каждый дом и, забыв обычаи предков, громко кричал, что надо строить школу, что только глупый ишак не понимает своей пользы. Его слушали и молчали. Лишь однажды старик Гулям сказал:

— Скворец тоже может говорить, если его научить. По у скворца нет рук.

Наверно, услышал Пегобородый слова Гуляма, и первый назвал учителя в глаза скворцом. Он же говорил старикам, что школа — это затея неверных, иначе зачем бы русские солдаты привезли на своих машинах камень и доски? Шурави хотят, чтобы дети мусульман перестали чтить коран, чтобы женщины сняли паранджу и открыли свое смуглое лицо чужому взору безбожников.

Ширахмат не хотел верить словам Пегобородого. Но верил. Несколько лет назад, когда тот снарядил караван за товарами в Пакистан, а затем в Кабул, Ширахмат подрядился в погонщики. Тогда на подходе к Кабулу он и увидел белых мужчин в коротеньких штанах и их женщин с обнаженными плечами и лицом. Они выскочили из автобуса и устремились к каравану, как будто хотели взять его штурмом. Кричали и беспрестанно щелкали машинками, которые делают фотокарточки. К какому племени принадлежали эти люди, Ширахмат не знал. Лишь когда они так же шумно уехали, услышал название племени: турист... Нет, не хотел Ширахмат, чтобы мужчины их кишлака ходили в такой стыдной одежде, а женщины любому встречному показывали плечи и лицо. Даже представить не мог, чтобы внучка старого Гуляма могла показываться на людях в таком виде.

А может, ничего страшного и не случилось бы, если б она ходила без паранджи, если бы новые законы, о которых говорил учитель, пришли в их кишлак? Все могло выйти по-другому, если б за жену не надо было платить. Тогда она не стала бы третьей женой хозяина каравана. Не мог старый Гулям отказать человеку, к голосу которого прислушивались даже старейшины и который заплатил за молодую жену шесть тысяч афгани. Зачем старику деньги? Но обычай есть обычай. Сломала буря горный цветок, расплела девочка косы и стала любимой женой Пегобородого.

Ширахмат метался тогда по своему двору. Старший брат Маномархан говорил ему успокоительные слова и посоветовал уйти на несколько дней в горы. Ширахмат не думал в те дни, что может встретиться в горах с душманами, хотя и знал, что они пришли недавно караванной тропой из Пешавара. Ему было все равно. Только одно желание заслонило все: увидеть птицу Улар. Говорят, кто увидит ее хоть раз, тот станет счастливым. Только сильный духом и смелый человек может встретить ее — так высоко она живет. Ходил Ширахмат по козьим тропам, ночевал в каменных мешках, не разжигая костра, вглядывался вверх и вниз, но, кроме резких черных теней, ничего не видел.

Спустившись с гор, он сказал братьям:

— Я иду строить школу.

В тот вечер они, отгородившись от всего мира низким дувалом, сидели в своем дворе и говорили о жизни. Большой начальник в сером костюме приехал и уехал, а кто будет проводить его слова в жизнь?

— Я, — сказал Маномархан.

— И я, — сказал Ширахмат.

— И я, — повторил младший, Нурмамат.

Разве в других школах не учат дети коран? Разве школа разрешает юноше наступать на след старца?

— Мы такого не слышали, — сказали братья.

Настало утро, и все трое, вместо того чтобы пойти на рисовое поле Пегобородого, пришли на стройку. Учитель, увидев их, воздел руки и воскликнул:

— Вы — мужчины! Вы — революция! Вы — солнце нашей свободы!

Он всегда говорил непонятно и красиво, худенький учитель из Кабула. «Солнце свободы!..»

Плавилось солнце в глазах Ширахмата, глядел на него в своей недосягаемости мудрый аллах, обещая вечное блаженство в мандариновом раю. Открылись золоченые ворота, чтобы пропустить длинную лохматую очередь. «Здравствуй, учитель. Я иду за тобой».

— Куда лезет этот пес гяуров? Забейте его камнями! — говорит кто-то вверху голосом Пегобородого.

И вот уже волокут его двое в желтых одеждах, а он, безумный, кричит:

— Пусть проклянет тебя аллах!

Разве есть, кто выше всевышнего, который все знает, все видит, обо всех думает? Кому и зачем нужно зло, творимое на земле?..

«Пить, пить», — просил Ширахмат, и вдруг приятная прохлада коснулась его лица. Он почувствовал на губах воду и сделал первый глоток. Боль от глотка прострелила правый бок, но он все равно продолжал пить. И лишь потом открыл глаза. Над ним склонился старый Гулям. Его сморщенное птичье лицо приобретало все более четкие очертания.

— Стреляют на дороге, сынок, — пробормотал он.

Ширахмат услышал выстрелы вдалеке и близко — голос Пегобородого, оравшего на мужчин кишлака, чтобы быстрее уходили вместе с ним в горы.

С сознанием вернулась боль. Но он уже не боялся ее, ему казалось, что душа уже отлетает вверх. Он повернул голову вправо и увидел дымящуюся мечеть и разваленный душманским гранатометом угол школы.

Нет, недаром тоскливо сжалось вчера на митинге сердце Ширахмата, когда он поймал взгляд хозяина каравана, опиравшегося на свой штык-посох. Все усмотрел и запомнил Пегобородый и исчез из толпы еще до того, как окончился митинг. А когда ночь сложила крылья, чтобы дать место солнцу, спустился с гор вместе с душманами. В час утреннего намаза ударили бандиты по кишлаку из гранатомета. Потом ворвались в школу, вытащили учителя. Тогда и распорядился Пегобородый забить его камнями. Но и этого показалось ему мало: подошел к окровавленному телу учителя, постоял над ним с постной улыбкой на жирном лице и поднял свой посох. Жало бесшумно выскользнуло из древка и так же бесшумно вошло обратно.

Все это видел Ширахмат, все воспринял с ужасом. И в предчувствии, что этим не кончится, стал пробираться к дому. Он хотел предупредить Маномархана, который вчера тоже выступал на митинге, чтобы тот скрылся, спрятался, исчез. Он успел это сделать, и они все трое решили уйти через сухой колодец, по руслу подземного арыка, имеющего выход у подножия Черной горы. Но опоздали. Их перехватили четверо с автоматами и держали под прицелом до прихода Пегобородого. Тот появился со своим посохом, подошел к Маномархану, взял его за подбородок:

— Покажи зубы! — словно покупал лошадь. Затем оттолкнул от себя, распорядился кивком: — В дом!

Там сказал, обращаясь к Маномархану:

— Тебя надо было убить. Но я прощаю твою глупость. У тебя зубы, как у волка, и ты еще перегрызешь горло не одному неверному. Вы все пойдете со мной, и каждому обещаю оружие и молодую жену. Собирайтесь.

— Нет, — сказал Маномархан. Оцепенение, вызванное появлением на их дороге душманов, прошло. Глаза старшего брата засверкали. — Ты зачем убил учителя? Нет!

— Нет, — повторил за ним Ширахмат. И младший, Нурмамат, тоже прошептал «Нет».

— Я дарю вам легкую смерть, — сказал Пегобородый, направляясь к выходу.

И тут же прорезался голос четырех стволов. Ширахмат помнил только, как, очнувшись, подполз к Нурмамату и, приложив ухо к груди, не услышал его сердца. Не билось оно и у Маномархана. Как выбрался из дома и очутился возле дувала старого Гуляма, память отказывалась подсказать.

Лицо старика медленно расплывалось в глазах Ширахмата. Опять начало появляться солнце. Голос Пегобородого исчез среди гор, зато выстрелы звучали все явственнее. Последнее, что осталось в сознании Ширахмата, — это большие сапоги, какие носят шурави. То был Хайдарчик, произнесший свои последние