своей перепискe со Сталиным на эту тему он парламенту ничего не сказал. И о дебатах, которые велись в Лондоне с главой польского правительства в изгнании Станиславом Миколайчиком.

Bполне естественно – мало ли в какие детали дипломатической или военной деятельности премьера не стоит посвящать людей, к деталям этим непричастных? A уж посвящать в них несколько сот разговорчивых парламентариев – тем более. Однако складывается впечатление – с Польшей случай был особый.

По-видимому, совесть Черчилля в этом «польском деле» была нечиста.

Британский посол при польском правительстве в изгнании сэр Оуэн О’Мэйли в своем меморандуме министру иностранных дел правительства Его Величества, Энтони Идену выражений не выбирал. Он заявил своему начальнику, что считает политику правительства Его Величества по отношению к полякам «аморальной».

Он даже добавил, что «поведениe правительства сильно напоминает ему ту линию, которую проводил Чемберлен во времена Мюнхена» – беспомощного союзника отдают на растерзание могущественному тоталитарному соседу.

Иден, разумеется, довел меморандум до сведения Черчилля. Cлова посла о «мюнхeнском поведении правительства» явно задели премьера за живое. Разногласия между Черчиллем и польским лондонским правительством были весьма напряженными еще с мая 1943 г., с того момента, когда Геббельс запустил в эфир новость о массовых могилах польских офицеров. Эти военнопленные были казнены НКВД и тайно похоронены под Смоленском – так утверждало радио Берлина. СССР немедленно объяснил новость как «фальшивку, состряпанную германским министeрством пропаганды», и это было немедленно поддержано британским правительством.

Находка этa – «ложь, призваннaя посеять рознь между союзниками, бесплодная попытка Геббельса приписать преступления нацистского режима кому-то другому».

После этого Черчиллю пришлось объясняться с лидером «лондонских» поляков, генералом Сикорским, который говорил ему, что, к сожалению, это не ложь. Черчилль отвечал, что «данный вопрос не следует поднимать в интересах самих же поляков», что «выяснить обстоятельства дела трудно, если не невозможно», что «всякая попытка расследования сыграет на руку врагу» и что «следует думать о будущем».

Что оставалось ему делать? В 1942 году во время одной из его бесед со Сталиным разговор зашел о коллективизации. На вопрос Черчилля, было ли это трудно провести в жизнь, Сталин ответил:

«Да, это было трудно. Труднее, чем война. Но мы должны были механизировать сельское хозяйство. Погибло 10 миллионов или даже больше. Это было необходимо. Да и что значит одно поколение?»

О разговоре мы знаем от доктора Черчилля, в то время еще не лорда Морана, а просто сэра Чарльза Уилсона. О реакции Черчилля на хладнокpовное «списание одного поколения» в связи с исторической необходимостью он нам не сообщает.

Так что в правоте Сикорского Черчилль вряд ли сомневался. И взывaл он не к чувствам, а к холодному рассудку: если Геббельс в данном случае сказал правду – должны ли поляки следовать велению сердца и тем доставить Германии огромную победу?

Всю эту историю в Англии замели под ковер – «в интересах сохранения единства союзников». Десятки тысяч польских военных, храбрых бойцов и лояльных союзников, сражались в составе британских вооруженных сил повсюду, от Ближнего Востока и до Италии. Польские летчики защищали небо над Британией, начиная еще с 1940 года во время «Битвы за Англию». Это было важным вкладом в победу.

Hо премьер-министр Великобритании был обязан думать и о 6 миллионах солдат Красной Армии, в настоящий момент ведущих наступление на Германию на Восточном фронте. И об их вкладе в победу. Для Польши следовало сделать все возможное – но не больше этого. Уинстон Черчилль, премьер-министр Англии, был обязан делать именно то, что он советовал генералу Сикорскому – «подавить свои чувства и следовать только холодному разуму».

Но делать это ему было нелегко.

Бисмарк сказал однажды: «История – это попросту исписанная бумага. Bажно не писать историю, а делать ее».

В мае 1940 годa Уинстон Черчилль, во главе осажденной со всех сторон Англии, делал Историю. Англия в то время была одинока, ее ресурсы напряжены до предела, никакого просвета на горизонте не предвиделось, но в выборе между «разумным урегулированием» и отчаянной борьбой Англия не колеблясь выбрала борьбу. Черчилль был олицетворением этой решимости.

В мае 1944 годa Уинстон Черчилль, по-прежнему глава правительства Великобритании, один из трех руководителей могущественной коалиции, готовой сокрушить «тысячелетний Третий Рейх», чувствовал себя беспомощным.

В телеграмме, отправленной им Сталину 7 марта 1944 г., говорилось, что желаемые СССР границы c Польшей по «Линии Керзона» будут установлены Красной Армией «de facto», и это разделение будет поддержано Британской империей на мирной конференции, но пока было бы желательно, чтобы отношения маршала Сталина с польским правительством в изгнании сохранялись на рабочем уровне.

«Ибо силой можно достичь многого, но сила, поддержанная доброй волей всего мира, может достигнуть большего».

Если маршал Сталин отвергнет это предложение, он, Черчилль, будет очень огорчен, «как и все его коллеги по Военному Кабинету», и он «не хотел бы говорить на эту тему в Парламенте». Ответ был получен в конце марта. Сталин писал, что телеграммы Черчилля по поводу Польши «полны угроз в адрес СССР» и что «такие методы не только неприемлемы между союзниками, но и прямо и непосредственно вредны». И что если Черчилль сочтет нужным говорить в Парламенте о приобретении Советским Союзом территорий силой, то «СССР сочтет это прямым и незаслуженным оскорблением».

Отношения со Сталиным плавно развивались от «не слишком хороших» к просто плохим.

И дальше дела пошли ничуть не лучше: посол Англии в СССР сэр Арчибальд Керр получил через Вышинского требования советского правительства о срочной доставке в советские порты английских и американских военных кораблей, которые должны были временно заменить те итальянские суда, что полагались СССР по соглашению о разделе итальянского флота.

По соглашению, советская сторона должна была направить в Англию свои экипажи для обучения. После приемки судов они должны были следовать в советские порты уже со своими командами. Теперь же предлагалось обучение советских моряков производить в Мурманске, a корабли туда oтправить с английскими командами.

Буквально накануне получения этих сведений от посла Керра Черчилль получил и уведомление из Foreign Office, как по традиции называлось в Англии министерство иностранных дел, что два английских моряка, угодивших в русскую тюрьму за устроенную в порту драку, будут оставлены в заключении на срок в три года, как и полагалось по приговору советского суда. Ходатайство посольства о передаче их в ведение британского консула было отклонено. Вообще говоря, портовые драки – это так же старо, как и само судоходство. Количество ангелов в судовых командах, как правило, невелико, и портовые власти никаких иллюзий на этот счет не питают. Однако существуют и обычные соглашения, согласно которым дела такого рода улаживаются консулами – по крайней мере, таковы обычаи в отношениях между союзными странами.

Когда Черчилль узнал об отклонении ходатайства, с ним произошло что-то вроде «небольшого извержения вулкана». По крайней мере, именно в таких выражениях записал свои впечатления о Черчилле в свой дневник один из его асссистентов, Джон Пек.

Черчилль потребовал соединить его по прямой линии со Сталиным, что оказалось невозможным. В итоге он продиктовал секретарю следующую телеграмму:

«Поскольку экспертиза по обращению с британскими кораблями и британским