придется разделить приз с другими победителями. Заявление на подарок решил не отправлять. Ни кошки, ни желания заводить ее у меня нет.
Утром на дорожке, что тянется вдоль канала, столкнулся с взъерошенным малым. На лацкане его темного пиджака поблескивал значок почтового отделения, в руке он сжимал пачку писем. Решив, что это почтальон, я поинтересовался, нет ли для меня писем.
Увы, малый почти не говорил по-английски. Спросил, откуда он.
– Я Албания, Дэвид Бекхэм хорошо, «Манчестер Юнайтед» хорошо! – восторженно выкрикнул он и выставил большой палец.
Я тоже выставил большие пальцы и продолжил путь на работу.
Сегодня утром сэр Гилгуд преградил мне дорогу. Пройти по дорожке он мне так и не позволил, пришлось перелезать через ограду автостоянки и сделать большой крюк.
Необходимо уведомить власти. Этот лебедь – прямая и явная угроза.
Весь вечер мы с мистером Карлтон-Хейесом переставляли мебель для первого заседания читательского клуба. Записалось четыре человека – скромно, но это ведь лишь начало.
Первой пришла Лорейн Харрис. Сногсшибательная чернокожая красавица, держит парикмахерский салон. Готовя кофе, поведал ей, что моя бывшая жена Жожо из Нигерии.
Лорейн уставилась на меня:
– Ну и что?
Надеюсь, она не склочница.
Следом прибыла Мелани Оутс и заявила с порога:
– Я всего лишь домохозяйка!
Объяснила, что записалась в группу исключительно ради детей, чтобы помочь им с сочинениями.
Даррен Бердсолл явился в костюме и при галстуке. Я растрогался. Он напомнил мне, что мы встречались в сочельник, но он тогда был в спецовке штукатура и пьян.
– В общем, наштукатурены, – пошутил я.
Он вежливо улыбнулся.
Мохаммед Удин работает в компании «Альянс и Лестер». Сказал, что чтение – самая большая его страсть после жены и детей.
Мы расселись уютным полукругом вокруг камина, с чашками кофе и бокалами сока. И тут раздался стук. Я подошел к двери и обнаружил за ней Маргаритку. Сообщил ей, что очень занят и разговаривать мне некогда.
– Но я пришла на заседание читательского клуба, – возразила Маргаритка. – Впусти меня.
Устраивать публичные сцены я не хотел, поэтому уступил ее требованию. Маргаритка вошла и уселась в мое кресло.
Принес из подсобки стул, но он оказался хромоногим, и весь вечер я чувствовал себя не слишком комфортно.
Мистер Карлтон-Хейес открыл дискуссию, рассказав о природе тоталитарных государств. По его мнению, «Скотный двор» – это роман о прежнем Советском Союзе и сталинизме. А ломовая лошадь по кличке Боксер есть воплощение Конгресса тред-юнионов.
– А я думал, что Боксер – просто коняга, – удивился Даррен Бердсолл.
Мистер Карлтон-Хейес терпеливо объяснил, что такое метафора.
Даррен быстро ухватил суть и выдал поразительную сентенцию:
– Выходит, отштукатурил я стену и типа смотрю на нее, а она вся такая типа красивая да гладкая, и я думаю, что стена типа похожа на глубокое озеро в штиль, ни ряби тебе, ничего такого на хрен, и это типа метафора, так, что ли?
– Не совсем, – ответил мистер Карлтон-Хейес. – Это сравнение. Но если бы вы сказали: отштукатуренная стена – это новорожденный младенец, пока еще голенький, но скоро его оденут, то вот это будет метафора.
Домохозяйка Мелани Оутс пожелала узнать, «Скотный двор» – хорошая книжка или плохая.
Мистер Карлтон-Хейес ответил на это, что книги нельзя оценивать с точки зрения морали, тут каждый читатель сам должен вынести суждение.
Лорейн заявила, что свиньи Наполеон и Снежок – сволочи, которые ради того, чтобы набить карман, предали остальных животных.
– Набить карман – это метафора? – спросил Даррен.
Мохаммед подтвердил, что именно метафора, и по нашей группе прокатилась рябь аплодисментов.
Маргаритка больше молчала, но когда Даррен сказал, что овцы в книге похожи на читателей газеты «Сан», она пылко встала на защиту мистера Джонса, жестокого фермера-пьянчуги.
Я не знал, куда деваться от стыда.
А Маргаритка разошлась:
– Фермер Джонс идет прямой дорогой к нервному срыву. У него вообще постоянный стресс, отчего пострадало его физическое здоровье. А вспомните миссис Джонс. Она бросила его в самом начале книги. Неудивительно, что он запил. И я не понимаю, почему фермеру Джонсу нельзя извлекать выгоду из животных. Я хочу сказать, они же всего-навсего животные.
Последовавшее всеобщее молчание писатель без изюминки назвал бы «потрясенным».
Наконец Даррен сказал:
– Ага, это как с лейбористами. Четыре ноги хорошо, две ноги лучше, – социализм хорошо, новый лейборизм лучше.
– Если овцы – члены парламента от лейбористов, то кто в этой книге Гордон Браун? – вопросил Мохаммед.
В конце заседания мистер Карлтон-Хейес обратился ко мне:
– Вы сегодня не очень разговорчивы, Адриан?
– Не хочу доминировать на заседании, – нашелся я.
Правда в том, дорогой дневник, что «Скотный двор» запомнился мне как просто книга о животных на ферме.
После заседания Даррен задержался, чтобы поговорить с мистером Карлтон-Хейесом о других книгах Оруэлла, а мне пришлось везти Маргаритку домой, поскольку последний автобус на Биби-на-Уолде давно ушел.
По дороге я спросил, почему это она выступила на стороне угнетателя, а не угнетенного.
– У фермера Джонса и папы есть много общего, – ответила Маргаритка.
– А я думал, твой отец придерживается левых идей.
– Уже нет, – сказала она. – Сегодня в магазине он заявил покупателю, что в возрасте за тридцать только кретины могут быть социалистами.
Прощаясь, я предупредил, что в будущем ей не стоит рассчитывать на меня в качестве личного водителя. И повторил для верности:
– Между нами все кончено, Маргаритка. Это значит, что мы больше не встречаемся без официального повода.
Она заткнула уши и крикнула:
– Ничего не слышу!
Тут в дверях возник Майкл Крокус в домашнем халате, и я уехал.
В бабушкиной пристройке читал Найджелу журнал «Частный детектив».
– Моули, ты ведь не врубаешься и в половину того, что читаешь, правда? – заметил Найджел.
Пришлось признаться, что так и есть.
Тогда он предложил:
– Ну так в следующий раз принеси роман, который нравится тебе самому.
За бутылочкой японского пива Найджел спросил, а в курсе ли я, что бабушка Иэна Дункана Смита[47] была японкой.
