«Валентинка»! Подпись: «Тайная поклонница»! Я пел в ванне. Я летел на работу, не касаясь мостовой! Кто она? Подпись подсказывала, что она образованна и пишет фломастером – как и я.

Леонора сегодня подобрала и заколола волосы; на ней – серебряные серьги, такие длинные, что касаются изящных плеч. Одета в черный топ с круглым вырезом. Выглядывала бретелька от лифчика. Черная, с кружевом. То и дело Леонора заталкивала ее обратно. И всякий раз ее блестящий браслет скользил по руке до самого локтя. Я не влюблен в Леонору Де Витт, но одержим ею. Она вторгается в мои сновидения. Она заставила меня разговаривать со стулом и притворяться, что он – моя мать. Я сообщил стулу, что он слишком много пьет и носит чересчур короткие юбки.

Наконец вернул сегодня все библиотечные книги: «Одинокого мужчину» Кристофера Ишервуда, «Английскую любовную лирику» Джона Бетчемана, «Сцены провинциальной жизни»

Уильяма Купера и «Записки из подполья» Достоевского. Набежал штраф в семь фунтов восемьдесят пенсов. Дежурила моя наименее любимая библиотекарша. Не знаю, как ее зовут, но она из Уэльса, и у нее экстравертные очки.

После того как я выписал и вручил ей чек, она спросила:

– А банковская карточка у вас есть?

– Да, – ответил я. – Только она дома.

– Тогда, боюсь, я не смогу принять у вас этот чек.

– Но вы же меня знаете. Я сюда раз в неделю прихожу вот уже полтора года.

– Боюсь, я вас совершенно не узнаю, – ответила она и вернула мне чек.

– Борода у меня недавно, – холодно промолвил я. – Возможно, вам имеет смысл попытаться меня визуализовать без оной.

– У меня нет времени на визуализацию, – сказала библиотекарша. – Особенно после сокращений.

Я показал ей свой маленький снимок, который ношу в бумажнике. Еще с добородных времен.

– Нет, – упорствовала она, скользнув по нему взглядом. – Я не узнаю этого человека.

– Но этот человек – я! – заорал я. За мной уже выстроилась целая очередь, и все жадно прислушивались к нашему диалогу.

Очки библиотекарши гневно блеснули.

– С тех пор как начались сокращения, я здесь работаю за троих. А вы мне работу только усложняете. Пожалуйста, ступайте домой и найдите свою банковскую карточку.

– На часах уже 5.25, библиотека закрывается через пять минут, – сказал я. – Даже Супермен не успел бы за это время слетать туда и обратно, заплатить штраф, выбрать четыре книги и выйти до закрытия.

Кто-то из очереди пробормотал у меня за спиной:

– Шевели мослами, Супермен.

Поэтому я сказал очкастой:

– Я приду завтра.

– Не придете, – ответила она с легкой улыбкой. – Ввиду сокращений библиотека будет закрыта до среды.

Всю дорогу домой я внутренне митинговал против правительства, лишающего меня новой пищи для ума. Пандора запретила мне прикасаться к своим книгам после того, как я забыл в ее коллекционном томе «Николаса Никльби»[21] галету; все книги Джулиана – на китайском; а последнюю сотню страниц «Войны и мира» читать довольно тяжело. Покупку новой книги я позволить себе никак не могу. Даже томик в мягкой обложке стоит по меньшей мере пятерку.

На Леонору приходится выкладывать тридцать фунтов в неделю. Вынужден сократить даже потребление бананов. Дошел до одного в сутки.

Осталось читать свои старые дневники. Некоторые записи невероятно проницательны. А стихи и вообще выдержали испытание временем.

Сегодня Пандора заговорила со мной:

– Я хочу, чтобы ты уехал. Ты делаешь из меня посмешище. В детстве у нас был роман, но теперь мы оба взрослые. Мы развиваемся в совершенно разных направлениях, и нам пора расстаться. – И добавила, как я считаю, довольно жестоко: – А эта куцая бороденка совершенно нелепа. Бога ради, сбрей ее.

Лег в постель уничтоженным. Читал 977-ю страницу «Войны и мира», потом лежал без сна, смотрел в темноту.

По дороге на работу заглянул в газетный киоск. Увидел объявление – написано на открытке «Завоеватель» почерком сравнительно образованного человека:

Я позвонил миссис Хедж, как только добрался до своей каморки. Первым делом она спросила, когда я родился. 2 апреля, ответил я, что вызвало ее положительную реакцию:

– Овен, это хорошо. Я Стрелец.

В семь часов вечера отправился к ней смотреть комнату.

– Не очень-то она и солнечная, – заметил я.

– Ну да, а чего вы хотели февральским вечером? – ответила она.

На вид миссис Хедж ничего. Старовата (от 35 до 37, я бы сказал), но фигурка недурна, хотя с такой одеждой, которую в наши дни носят женщины, наверняка сказать трудно. Волосы у нее славные: цвета патоки, как у Пандоры, пока та еще не начала пачкать их разными красками. Косметики довольно много, тушь размазана. Надеюсь, это не признак распутства. Она недавно развелась и вынуждена сдавать комнаты, чтобы наскрести на взносы за дом. Очевидно, у Строительного кооператива (к которому, по случаю, принадлежу и я) испортился характер.

Она пригласила меня испробовать кровать. Я сел, и меня внезапно посетило видение: мы с миссис Хедж слились в энергичном сексуальном совокуплении. Вслух я сказал:

– Простите.

Естественно, миссис Хедж совершенно не поняла, за что я извиняюсь, и переспросила:

– «Простите»? Это значит, кровать вам не нравится?

– Нет-нет, – залепетал я, – я вас люблю; то есть я люблю кровать.

Меня обеспокоило, что я мог произвести на миссис Хедж неблагоприятное впечатление, поэтому я перезвонил ей из дому (пытаясь поразить ее воображение) и поставил в известность, что я – писатель; а посему не будет ли ее беспокоить глубокой ночью шорох моего пера?

– Отнюдь, – ответила она. – Меня тоже иногда по ночам Муза посещает.

По тротуарам Оксфорда невозможно пройти, чтобы не столкнуться с признанным или непризнанным писателем. Неудивительно поэтому, что хозяин канцелярской лавки, где я покупаю свои принадлежности, дважды в год ездит на Канарские острова и раскатывает на «мерседесе». (Раскатывает на «мерседесе» он в Оксфорде, а не на Канарских островах, хотя, разумеется, вполне возможно, что и на Канарских островах он пользуется «мерседесом», – наверное, его там можно брать напрокат.) Даже не знаю, чего это мне пришло в голову уделять столько внимания Канарским островам и «мерседесам». Наверное, еще один пример того, что Леонора называет моим «детским педантизмом».

В 11 часов вечера позвонила в панике моя мамочка и спросила, не появлялся ли у меня Мартин Маффет, мой юный отчим. Я довольно откровенно расхохотался вслух. Чего ради Маффету ходить ко мне в гости? Он же знает, что я не одобряю мамочкиного второго безрассудного