Чарльз, перекрикивая Спайка, закончил свой монолог:
– Грубая правда в том, что я не хочу быть королем и не хочу подвергать Камиллу давлению и жестокостям публичного внимания. Я просто хочу… ну… жить по – простому.
– Ты говоришь, ты этого
Чарльз попробовал вообразить, как Грэм с балкона Букингемского дворца приветствует толпу вылупивших глаза подданных. Это отдавало Нюрнбергом.
– Я не знаю, – признался он.
Уильям поднялся и вышел из комнаты, за ним тут же последовали Гарри, Олторп и Карлинг. Входная дверь грохнула. Уильям и Гарри выбежали на улицу, собаки – за ними по пятам. Королева зарылась лицом в загривок Гарриса, и все, кроме Грэма, вдруг принялись гладить собак и болтать с ними.
Грэм надеялся, что его появление больше порадует родню. Привалившись к стене, он ждал начала фуршета. Мать попросила его помочь и подала блюдо тартинок обнести гостей. Однако вечер не перешел в праздник: слишком много концов не сошлось, важные вопросы не получили разрешения.
Анна попыталась вовлечь Грэма в светскую беседу.
– Я раз проезжала через Руислип, – припомнила она. – По дороге в Слоу.
– А откуда? – спросил Грэм.
– Из Харроу.
– Тогда тот, кто вам это посоветовал, идиот, – сказал Грэм. – Быстрее было бы ехать через Уэмбли и по А40, вообще не проезжая Руислип.
Не получив от своего короткого разговора никакого удовольствия и поняв, что приятнее он не станет, собеседники двинулись в разные стороны.
Когда Грэм предложил кростини с сардинами и помидором Софии, та в ужасе замахала руками, будто ей подсунули свежесрезанный кусочек источенного червями трупа.
– Да это
Грэм завел рассказ о собственной диете, поведав Софии, что в детстве мучился от запоров и теперь живет почти исключительно на овсянке, сливах и грушах. Увлеченно показывая Софии механизм происходящего в толстом кишечнике, он не заметил, что взгляд принцессы остекленел и она начала медленно пятиться.
Увидев, что Грэм снова остался один, Камилла пожалела его и подвела к Марсии, сообщив:
– Марсия была учительницей.
Грэм сказал:
– О как! Если династию реставрируют и вы выйдете за принца Эндрю, можете стать министром образования.
Камилла и Марсия озадаченно переглянулись.
– Я же не политик, – сказала Марсия.
– Но если мой отец, принц Чарльз, станет королем, он может назначить вас как министра короны[77]. – пояснил Грэм.
Сколь скудны ни были познания Камиллы в области конституции и законов, она поправила сына:
– Грэм, у короля и королевы нет такой власти.
– Но министры должны получать одобрение монарха, – возразил Грэм. – Они должны присягать на верность королю или королеве. Полагаю, мама, ты убедишься, что я прав.
Грэм в первый раз назвал Камиллу мамой. Это слово кинжалом вонзилось в ее сердце.
– Когда я стану королем, я не побоюсь применять свою власть.
Услышав это, в разговор вмешалась Елизавета:
– Мистер Крекнелл, у нас теперь нет абсолютной власти. Мы правим по совету[78].
– На дворе двадцать первый век, Грэм, – поддержал мать принц Чарльз. – Вся власть у парламента. У нас больше нет права назначать министров. Попытки править своевольно просто вызовут бунты.
Королева, усмехнувшись, добавила:
– Прошли годы с тех пор, как монарх мог приказать обезглавить врага, хотя иной раз случается и пожалеть о той традиции.
– Сильная полиция и армия быстро объяснят мятежникам, кто здесь босс, – настаивал Грэм. – К тому же теперь у нас есть высокие технологии. Кто управляет «Вулканом», тот управляет Англией.
– Ну, – заметил Чарльз, – я могу сказать только одно: «Вулкан», слава богу, абсолютно бесполезен.
– В прошлом году «Вулкан» начислил мне два миллиона фунтов месячного оклада, – вспомнила Марсия.
– «Вулкан» постоянно пишет мне на имя миссис Т. Хиоккупиер, – пожаловалась королева.
Камилла засмеялась:
– Недавно «Вулкан» сообщил мне, что моя искусственная нога готова и можно примерить и забрать. Я немного тревожусь, что где?то есть другая Камилла Виндзор, которая скачет на одной ноге в ожидании своего протеза.
– Да, сейчас у «Вулкана» есть свои трудности, – согласился Грэм. – Но к тому времени, когда я взойду на престол, его должны довести до ума и добиться стопроцентной точности.
Чарльз и Камилла переглянулись: король Грэм оказался страшноватой перспективой.
Время приближалось к половине десятого, вот – вот должен был настать комендантский час; принц Чарльз подавал Елизавете пальто, и королева негромко сказала ему:
– Чарльз, я надеюсь, что ты поведешь эту страну верным путем. Ты
Чарльз шепотом ответил:
– Мама, я просто
– Чарльз, тут юлить не годится, – сдвинула брови королева. – Я хотела перепрыгнуть через поколение и передать власть Уильяму, но теперь…
Она посмотрела в другой конец комнаты на Грэма, который рассказывал принцу Эндрю, как стал бы управлять страной. Эндрю бодро кивал.
Камилла подошла попрощаться с королевой и услышала, как Чарльз говорит:
– Я согласен, Грэм немного, э… еще немного неотесан, но, мне кажется, в душе он славный парень.
Королева вздохнула.
– Откуда же тогда эти тревожные колокола у меня в голове?
Камилла сказала:
– Ваше величество, может, когда вы узнаете его получше…
– Я не имею желания узнавать его получше, – отрезала королева. – Я спрошу вас обоих об одном: будет ли Грэм подобающим образом олицетворять и представлять эту страну? Можете ли вы вообразить, как он встречает в Хитроу президента Соединенных Штатов или читает тронную речь на Рождество? Лично я не могу.
Королева окликнула Сьюзен и Гарриса, помахала всем на прощанье и вышла вон, объяснив, что ей нужно позвонить в интернат Фрэнка Бруно и узнать, все ли в порядке у Филипа и Гарольда Баньяна. После ухода королевы остальные гости, немного выждав, вереницей подались к дверям.
Когда все, прихватив собак, разошлись, Грэм сказал:
– По – моему, все прошло довольно неплохо, а? Хотя жаль, что так рано ушли Уильям и Гарри: мне бы хотелось поближе познакомиться с братьями. Может, позвоним им и позовем на партию в блошки?
– Не сегодня, – возразил Чарльз. – Уже начался комендантский час, и к тому же я беспредельно устал и не смогу двигать фишки.
– Давить! – с нажимом воскликнул Грэм.
Чарльз был чересчур взбудоражен, чтобы адекватно воспринять поправку. Не страдает ли Грэм синдромом Туретта, подумал он, не из?за этого ли вырвалось у него пресловутое «Давить!», выдающее