запретив себе думать о пройденном дне, в ее спальню тихо постучали. Неожиданно для себя Лизавета Сергеевна очень испугалась, дрожащим голосом она произнесла:

— Войдите!

Кто-то тихо вошел и остановился в темноте. Из-за ночника испуганная женщина ничего не видела.

— Кто там? — замирая, спросила она.

— Это я, — ответил тоненький, тихий голос.

— Ты, Нина? Подойди, детка. Почему ты не спишь? — Лизавета Сергеевна с трудом уняла сердцебиение. Нина, темноволосая в отличие от остальных девочек, хрупкая, очень красивая шестнадцатилетняя девушка, присела на край постели.

— Maman, вы так смеялись с Татьяной Дмитриевной. А мне захотелось увидеть вас перед сном.

Окончательно успокоившись, Лизавета Сергеевна откинула одеяло:

— Ну, иди сюда. — И Нина, как в детстве, доверчиво прижалась к матери. — Рассказывай.

Дети часто делились с ней секретами, они юбили эти тихие, задушевные беседы перед сном, когда можно все-все рассказать, посоветоваться, получить материнское благословение на сон грядущий. Нину явно что-то переполняло, требовало выхода. Она зарылась в кружева маменькиной сорочки, а та гладила девочку по волосам.

— Маменька, скажите свое мнение о Nikolas.

У Лизаветы Сергеевны дрогнуло сердце: неужели? Неужели ее дочь тоже испытывает интерес к новому знакомому. Надо было отвечать.

— Сначала скажи ты свое.

— Ну, он хорошо танцует… Играет на рояле без всяких капризов. Он остроумен, не такой дурак, как эти кузены. Да-да, они очень глупые, maman, их интересуют только игры да беготня. Он читает, хорошо говорит по-французски. Не пытается ухаживать, обычно мальчики становятся совсем глупыми, когда хотят понравиться.

«Определенно мы приютили у себя олимпийского бога», — с невеселой усмешкой подумала Лизавета Сергеевна.

— Только мне кажется, — продолжала Нина, — что Nikolas все время где-то далеко. Не здесь… Все танцевали после фантов, а он ушел в сад, сказав, что хочет прогуляться перед сном. А потом все разошлись… А как вы думаете, маменька, он красивый?

— Николай Алексеевич вовсе не эталон мужской красоты, но он обладает оригинальной внешностью, которая не лишена обаяния. Тебе он понравился Нина?

— Да, очень, — не сразу ответила дочь.

Когда Нина ушла, Лизавета Сергеевна долго не могла уснуть: вопреки собственному запрету, она предалась размышлениям. Это были грустные мысли о возрасте, о беспочвенных надеждах, о водевильности сложившейся ситуации. Но где-то на дне души тлела мысль, как уголек в печи, который постепенно разгорается, если добавить дров и усилить тягу. В результате именно эта мысль вышла на поверхность: что делал Nikolas в саду? Когда он вернулся? И с кем он там был? Самый сильный рычаг любви — ревность вступил в работу и уже помимо воли бедной женщины делал свое темное дело.

Прошла неделя. Погода установилась, возобновились катания в лодках по озеру, чтение в беседке, купания и долгие прогулки в лесу. Население в доме Львовых пополнилось блестящими молодыми людьми в красных мундирах: вернулись старшие сыновья из Петербурга с друзьями Владимира по полку. Почти каждый вечер устраивались танцы, концерты, живые картины. Военные внесли особое очарование в эти занятия: они прекрасно танцевали, были чрезвычайно любезны, блистали остроумием и манерами и просто оказались добрыми, веселыми юношами. Волковские бывали каждый день, приезжали Давыдовы, общество получилось пестрым и многолюдным.

Все это изрядно прибавило забот Лизавете Сергеевне. Каждое утро начиналось с хозяйственных распоряжений, работы в кабинете, куда она запиралась с управляющим и старостой, проверкой счетов. Потом предстоял поход на кухню, составление меню на целый день, доверительная беседа с Федором. Девушек надо было отправить по ягоды и грибы, распределить домашние работы в девичьей, в птичнике. А то являлись мужики за советом или бухались в ноги: «Матушка, рассуди!» Значит, опять подрались или что- то не поделили. Своим чередом шла жизнь крестьян, садовые и полевые работы, сенокос, ремонт флигеля и оранжереи, а Лизавета Сергеевна была хозяйкой этого имения и единственной главой семьи. Она, конечно, уставала от забот и тяжести этого груза, ей очень не хватало мужской поддержки. И только доброжелательный нрав хозяйки спасал семью от разорения: любя ее, управляющий и староста трудились на совесть и не обворовывали подчистую, старались никого не обидеть. Частенько молодая вдова плакала по ночам от тяжелых мыслей и усталости: она не была рождена властвовать и только силою обстоятельств, осиротев и овдовев, вынуждена теперь принимать на себя управление имением.

Большое количество гостей — новые расходы, заботы о комнатах, о лошадях, прислуге, о том, чтобы никто не нуждался в необходимом. Обо всем нужно было подумать, ничего не забыть. А если учесть, что за нравственным здоровьем дома тоже надо было следить и не столько за своими детьми, сколько за дворней, которая распускалась при малейшем послаблении, то выходило, что времени на себя у хозяйки почти не оставалось. Нашествие усатых красавцев-гусар создавало угрозу всей девичьей, и Лизавета Сергеевна пустила в ход тяжелую артиллерию: англичанку мисс Доджсон и семидесятилетнюю тетушку, которая всю жизнь незаметно жила в доме, а недавно вернулась из долгой поездки по родственникам. «Я готова помочь с приданым, я буду посаженой матерью, но разврата и праздности в доме не допущу», — говорила Лизавета Сергеевна крепостным девушкам и доказывала это на деле.

Девочками занимались madame, француженка, и мисс Доджсон, у Пети был учитель-француз, а в Москве нанимались профессора, чтобы готовить его в университет. Конечно, еще приглашались учителя танцев, музыки, но они не входили в постоянный штат прислуги, и все это надо было регулировать, создавать равновесие.

Лизавета Сергеевна жила эту неделю, как в тумане. Возвращение сыновей совпало с отъездом Татьяны Дмитриевны, и Лизавета Сергеевна возобновила заброшенные было записи в ее личном журнале.