народа. Я был там. И вот что я вам скажу, как очевидец. Пиндосы — порождение дьявола! Они даже вместо «мой бог» говорят «май гад». Май гад!! Это что же за народ, что бога гадом называет?!

— У-у-у-у… — презрительно отозвалась площадь.

Гранатов достал из кармана паспорт и поднял его над головой, показывая собравшимся.

— Вот мой паспорт с американской визой. Она мне больше не понадобится! — он театральным жестом вырвал из паспорта страничку. — Вот! Вот! В следующий раз я не полечу туда на гражданском самолете. Я въеду туда на танке! На танке!!

Толпа взорвалась аплодисментами. Гранатов поднял руку, призывая к вниманию, и толпа подчинилась.

— Вы спросите: кто же останется на нашей, русской земле после того, как нас всех продадут пиндосам? Но ответ вам известен! — голос Гранатова снова набрал силу. — Наша земля достанется чуркам! Чуркам! В наши города и села планомерно и целенаправленно завозят проклятых чурок, черножопый сброд, кавказскую шваль, негров и азиатов! Они захватывают наши рабочие места! Они заполонили наши университеты! Они не дают прохода нашим девушкам! Они втыкают нашим парням нож в спину в подворотнях наших же домов! Они похищают и насилуют наших детей!

— У-у-у!! У-у-у-у!!!

— Но есть, есть предел нашему терпению! Настанет день, и дубина народного гнева сметет продажную клику инородцев! Скажу вам больше: этот день близок! Возможно, это произойдет через месяц! Через неделю! Возможно, это произойдет завтра! Сегодня! И мы должны быть готовы призвать к ответу наших губителей. Каждый из нас должен спросить себя, готов ли он. Каждый! И я спрашиваю вас: вы готовы?! Готовы?!

— А-а-а-а! — ответила толпа.

— Не слышу! Готовы?!

— А-а-а-а!!!

— Вы готовы! Конечно, вы готовы!! Да с таким народом можно горы свернуть! Русскую землю — русским крестьянам! Русские фабрики — русским рабочим! Русский мир — русскому народу!

Сбоку от оратора вдруг возник Цезарь, шепнул что-то на ухо; Гранатов сначала нахмурился, почти отмахнулся, но император не отставал, все шептал и шептал, крепко прихватив его за руку, так что пауза затянулась несколько дольше позволенного даже великим лицедеям, и народ уже начал недоуменно переглядываться, пока, наконец, Гранатов не шагнул назад к микрофону.

— Братья и сестры! — сказал он проникновенно. — Русская Национал-Коммунистическая Партия большевиков-ленинцев и молодежное движение ВЧК приглашают вас выпить за нашу и вашу победу! Выпьем за нашу победу! Ура! Ура!

Толпа потрясенно помолчала, а затем вдруг разом зашевелилась, возбужденно и радостно, как в тесном логове — теплый клубок волчат, уже почуявших запах свежей крови от принесенной матерью добычи, но еще не вполне осознавших, в какую сторону следует бежать.

— Саня! — вдруг прорезался чей-то высокий голос. — Саня! Наливают!

И тут же все сорвались с мест, ломанулись, ринулись, толкая друг друга и опрокидывая зазевавшихся, еще толком не зная, куда, зная лишь, что там наливают, а уж коли наливают, то наверняка не хватит на всех, и потому следует во что бы то ни стало обогнать тех, кто спереди, и уж точно не пропустить перед собой тех, кто сзади. К счастью, цистерны с портвейном были распределены вокруг площадки относительно равномерно, а потому и задавленных насмерть оказалось всего несколько десятков.

Но кто считает? Через четверть часа народ уже самоорганизовался в очередях и получал выпивку более или менее мирно, без явного смертоубийства, хотя и тут не обошлось без выбитых зубов. На кранах у цистерн восседали императорские «быки». Щедрой рукой они разливали вино куда угодно — в пластиковые стаканчики, в посуду клиента, в шапки, а то и просто в сложенные ковшиком ладони. Дабы никто не ошибся в имени народного благодетеля, целовальники были облачены в красные куртки с белой надписью РНКП(бл) на груди и на спине.

— Ваше здоровье! — гремел с возвышения Гранатов. — За победу!

Вот уже начали понемногу отваливаться от цистерн, как сытые телята от коров, самые нежадные, самые благодушные. Отходили, глядя внимательными повлажневшими глазами на ставший вдруг податливым мир, поводя раззудившимся вдруг плечом, сжимая и разжимая кулак размахнувшейся вдруг руки. А ежели раззудилось, да размахнулось, то отчего бы не повторить забаву молодецкую? Ан нет, никак: снуют промеж молодецким народом крепкие императорские «быки», разнимают, расталкивают уже сбивающиеся «стенки», не дают разгореться забаве, и глаза у «быков» нисколько не повлажневшие, а, наоборот, сухие и светлые, как мелкая стальная дробь. Не хочется спорить, глядя в такие глаза… да, честно говоря, и глядеть-то в них не больно хочется.

Ну и что? Есть для раззудившегося плеча и другие забавы. Вот гиревая игра молодецкая, а вот борьба, а вон канат перетягивают. А не пересохло ли у вас в горле, братие? Не пора ли сполоснуть? Пора, брат, пора… жаль только, что очередь к вымени бешеных коров, хотя и добреет прямо на глазах, но все никак не убывает.

На холме, превращенном в командный пункт, каждый занимался своим делом. Гранатов провозглашал все новые и новые здравицы, коротышка нетерпеливо потирал руки, Вовочка пожирал его влюбленными глазами, Цезарь раздавал приказы «бычьим» центурионам, Веня выбирал момент для побега. Видимо, закадычный друг все-таки что-то кому-то шепнул, потому что теперь за Веней в четыре глаза следили два особо смышленых «быка» из команды Коляна. Сам Колян тоже, то и дело, поглядывал на беспокойного переводчика — для контроля и в плане проявления особой личной ответственности. Он чувствовал, что его карьера круто пошла вверх, и оттого был распираем законной гордостью и общим, хотя и несколько туманным желанием служить всегда, служить везде. Следовало еще научиться соответствовать новому статусу. Например, хозяин теперь называл себя не прежней странной кличкой Цезарь, более подходящей какому-нибудь паршивому пиндосу или даже чурке, а гордым славянским именем Коба Джукашвили. Колян тоже хотел поменять свою немудрящую фамилию на что-нибудь такое же звучное, типа Дзержинского, Риббентропа или Орджоникидзе, но Цезарь не одобрил, сказав, что колина нынешняя простая русская фамилия Ежов ничуть не хуже, да и вообще, не фамилия красит сторожевого пса, а служба.

Служить было сладко. Слегка высунув язык, часто дыша и чуть слышно повизгивая, Колян пристально обозревал пространство вокруг хозяина, лишь изредка отвлекаясь на то, чтобы немного пофлиртовать с Блонди — верной овчаркой Гранатова. За переводчиком тоже требовался глаз да глаз. Один раз Колян едва успел перехватить его метрах в сорока от холмика, когда тот, уйдя от своих сторожей, почти уже смешался с толпой. На резонный вопрос «куда?» переводчик принялся бубнить что-то бессвязное про туалет, и это выглядело совершенно нелогичным при близком наличии, как минимум, десятка подходящих деревьев и углов, что Колян и продемонстрировал, тут же задрав ногу. Но переводчик последовать его примеру отказался, чем еще больше усугубил подозрения, так что пришлось просто рявкнуть как следует на незадачливого беглеца и вернуть его на место, к хозяину.

Коротышка, казалось, раздумывал над следующим ходом. Он рассеянно скользил глазами по лицам соратников, по толпе, по винным очередям, по играющим гирями молодцам. Вдруг лицо его прояснилось; вытянув вперед руку, он завопил: «Гадкий!» и, расталкивая толпу, устремился в неизвестном направлении. Соратники, теряясь в догадках, бросились следом.

— Кто гадкий? — проревел на бегу Цезарь, оборачиваясь к Вене.

— Городки! — пояснил Веня. — Он сказал: «городки»!

Вождь и в самом деле имел в виду городки. Игра затевалась на краю поля, где несколько молодцов устанавливали в нужную фигуру маленькие деревянные чурки. Другие ждали, помахивая битами. Коротышка подскочил к одному из молодцов и вырвал у него биту.

— Люблю гадкий! — закричал он. — Наудная гимнастика! Где чуйки?

— Вон чурки! — показал подбежавший Вовочка. — Эй! Вы! Поставили и отойдите, дайте бросить! Бросайте, Владимир Ильич, бросайте… да куда же вы смотрите? Вон они, чурки, вон!

— Где? — недоуменно переспросил коротышка. — Не вижу чуок. Где чуйки?

— Да вон же, вон!

— Это? Да это же обычные палки! — вождь капризно топнул ногой. — Я вас спаашиваю, где настоящие чейножопые чуйки? Где они? А? Подать сюда чуйки!