растерялся. «Обознались, гражданочка», — сказал он и быстро пошел от нее прочь. «Но я-то видела, что он меня узнал», — писала в своем заявлении Станкене. Через четверть часа было установлено, что Тарас Михайлович Ищенко прописан в этой гостинице. А в 14.10 был обнаружен его труп в проходном дворе, куда не выходит ни одно окно соседних домов, за контейнером для мусора. Вскрытие показало, что Ищенко был убит приблизительно через десять минут после того, как столкнулся на улице с Евгенией Августовной (то есть в одиннадцать с минутами). Корнеев, которому была предъявлена в Ленинграде фотография убитого, опознал бойца отряда, но вспомнить о нем ничего не мог, так как часто уходил на задания и почти не бывал в отряде.
Все это входило в сферу работы нашего отдела, который занимался розыском предателей народа и бывших нацистских преступников. Было решено, что местные товарищи проверят другие возможные версии (убийство могло не иметь ничего общего с событиями более чем двадцатилетней давности) и помогут работнику центра, то есть мне, в разработке основного варианта расследования. Лиц, о которых было известно, что они вступали в контакт с убитым и могли быть так или иначе причастны к случившемуся, было четверо. Среди них был моряк Войтин. В местном отделе его не считали возможным убийцей, хотя и не знали о нем многого. Например, того, что он рассказал мне сегодня. У него было алиби: в день убийства он был с утра в гостинице — на виду. Он выходил только на 20 минут за папиросами — как объяснил он капитану Сипарису — приблизительно в то время как было совершено убийство. Дежурная по этажу (не Быстрицкая, та была в этот день свободна) случайно заметила время, когда он вышел и когда вернулся. Если б у него была машина, он мог, конечно, доехать до места преступления, провести там несколько минут и вернуться, но это было маловероятно.
— А ее фамилия тоже Войтина была? — спросил я.
— Ты откуда знаешь мою фамилию? — Он вдруг подобрался и взглянул на меня настороженно.
Я засмеялся.
— Вы же сами говорили полчаса назад: потомственный моряк Войтин.
— Верно, — сказал он, уронив голову на грудь. — Совсем дырявая память стала. Нет, она была самостоятельной в этом вопросе. Она была Круглова. Она писала стихи и мечтала, что их напечатают.
Я вспомнил: эта фамилия была в списке казненных.
— Знаешь, я сдаюсь, — сказал он. — Ты силен в шахматы играть.
— Kampfen habe ich seit meiner Kindheit qelernt. Еще одну? (Я учился воевать с детства
— He хочется. Что это ты сказал?
— По-немецки. Вы немецкого не знаете? Он усмехнулся.
— «Хальт» и «хенде хох». И еще — «шнапс».
— Ну ладно, — сказал я. — Пойду искать это рыбкино управление. А то у меня денег, как у того Тараса Михайловича, в обрез. Он, кстати, в шахматы играл?
— Даже не знал, как фигуры называются.
Бум! Вот так так. Откуда же тогда в кармане его пиджака оказался черный слон?
— Но небось любил смотреть, как играют? Учился?
— Терпеть не мог. К доске не подходил.
— А третий наш? — Я кивнул на пустующую, аккуратно застеленную койку.
— Ого! Как зверь. Я с ним только и играю. Он, пожалуй, тебя переиграет.
Третьим был работник мебельной промышленности из Саратова: приехал на местную фабрику не то передавать, не то перенимать опыт. Тихий, незаметный человек. Сорок один год. Фамилия его была Пухальский.
— А, черт! — Войтин вскочил и стал суетливо одеваться. — Автобус… А мне надо точно… — бормотал он.
— Едете куда-нибудь?
— Нет! — раздраженно крикнул он, выскакивая за дверь.
Я пожал плечами и стал собирать фигуры.
Может, ему надо было кого-то встретить? Я вспомнил, что среди вещей Тараса Михайловича было найдено переписанное от руки (почерк Ищенко) расписание автобусов, курсирующих по побережью. «Ну и что? — подумал я с сомнением. — Никакой связи тут нет».
Глава 3. «ПРИВЕТ ОТ КОЛИ»
Я опять спускался по лестнице, отражаясь в пыльных зеркалах. На первом этаже было сумрачно и прохладно. Пахло вымытым полом. Уборщица, стоя на стремянке, протирала плафоны в люстре. Тетя Маша, или тетя Клава, или тетя Ядвига — обычно их не зовут по имени-отчеству. Они бывают очень наблюдательны, и с ними всегда стоит потолковать. Иной раз они подмечают такую мелочь, «детальку», которая может обернуться кладом для следствия. Правда, ребята наверняка опросили всех, но, может быть, имело смысл пройтись по второму кругу. Не то чтобы я им не доверял, просто я любил делать все сам.
Я огляделся. К стене была прислонена щетка. Рядом стояла корзина с мусором. Я прошел мимо и опрокинул корзину ногой.
— Ох, извините!
Уборщица посмотрела со стремянки вниз и завелась с пол-оборота.
— Вот дьявол! А глядеть надо, куда ноги ставишь? Убираешь тут, вылизываешь все тут, а они ходют!..
— Не сердитесь, я все подниму.
Я поставил корзину, присел на корточки и стал медленно, одну за другой, собирать бумажки.
— И часто вы так все трете? — спросил я.
— А ты думал?
— Все равно опять пыль насядет, — философски заметил я.
— Верно! — Я попал в больное место, потому что она даже перестала тереть плафоны. — Откуда она берется, проклятая?
— Но и ничто не вечно под луной, — свернул я, — а жизнь человеческая вовсе копейка.
— Это как же? — Она была не прочь поболтать.
— Въехал сегодня в вашу гостиницу — и бац: узнаю, что человека убили.
— Этого-то? Его Бог наказал!
— Ну да? — заинтересовался я.
— Ага, — подтвердила она. — Он распущенный был, — сказала она с удовольствием. — Пес такой!
— Да?
— Точно говорю.
— Вот оно что! Это как же — распущенный-то?
— Мыла я это пол, — охотно начала она, — И стояла вот так. — Она чуть не свалилась со стремянки. — Он мимо шел и одет-то прилично, не подумаешь, а ущипнул меня. Я чуть тряпкой его не съездила, ей-богу! Я ему говорю: «Я тебе не какая-нибудь!» А он смеется. «Потише, — говорит, — девушка». А я ему: «Двадцать лет как не девушка, и не тебе смешки строить, старый хрыч!» Вот как я сказала! А он увидел, что еще кто-то по коридору идет, махнул рукой и боком-боком ушел. Убежал.
«Осторожным человеком был Тарас Михайлович», — подумал я. И сказал:
— Шалун, значит, был покойничек?
— Ох!
— За что ж его кончили, интересно?
— По-моему, так за бабу!
