— А мне теперь кажется вполне естественным, что Ищенко отчеркнул Радзуте. Знакомое место, так сказать.
— Не знаю, не знаю, — сказал я.
— Слишком все кругло получается.
— Да, — согласился я.
Он посмотрел на меня, поднял телефонную трубку и сделал все, о чем я просил.
— Пошлите на площадь Янкаускаса, — сказал он. — Только пусть тихо выяснит, культурненько. Да- да. — Он положил трубку. — Вы будете ждать?
— Еще посижу, — сказал я. — Хочу проглядеть показания Станкене.
Я листал заявление Евгении Августовны, которое помнил почти дословно. Но ни за что не зацепился. Только один абзац снова привлек мое внимание. «Соседка Владимира Игнатьевича Малина рассказывала мне впоследствии, когда уже наши войска вступили в город, и я могла свободно ходить по улицам, — писала Станкене, — что гестаповцы вошли в дом Малина, пробыли там минуту, раздался выстрел, и они почти тотчас вышли. Он жил один. Спустя час она решилась войти к нему. Малин лежал на полу: он был убит выстрелом в затылок. Это было странно, потому что всех арестовывали и потом долго мучили, а Малин был убит сразу. У него не было оружия, это я точно знаю. Выстрел был только один, значит, он не был убит при попытке сопротивления. У Малина обычно собирались члены подпольного комитета. Соседку его звали Элла Густавовна Пикус, ей было около шестидесяти лет, когда она умерла в 51-м году от инфаркта. Нет, Малин был надежный товарищ. Может быть, он был излишне легкомыслен, но предателем он быть не мог…» Почему Малина убили сразу? Станкене больше ничего не знала.
— Удалось собрать дополнительные сведения о Малине? — спросил я.
— Нет.
— Родственников у него не было?
— Не нашли.
Зазвонил телефон.
— Да? — ответил Валдманис. — Да… Так… Значит, и третьего и пятого один водитель. Фамилия — Черкиз, Владимир Пантелеймонович. Так… Ах вот как! — Он прикрыл ладонью трубку и сказал мне: — Пятого он ездил не в очередь, по расписанию автобус должен был привести другой шофер. Это уже любопытно… Что еще? — спросил он в трубку. — Какой мальчишка? Лет десяти, говорите? Приехал пятого вместе с Черкизом, сидел в запертом автобусе, а потом Черкиз увез его обратно?.. — Он вопросительно посмотрел на меня. Я кивнул головой. — Берите машину и выезжайте в Радзуте. Соберите сведения об этом Черкизе. Обязательно найдите мальчишку. Да. Все.
Он положил трубку и поиграл карандашом на столе.
— Интересно, — сказал он. — Но… мой совет: постарайтесь поскорей выяснить все с Быстрицкой.
— Да, — сказал я. — Ей двадцать три года, и она глупая девчонка.
Наше свидание подходило к концу. Мне ужасно не хотелось вставать и уходить из этой комнаты. Начальник горотдела ободряюще улыбнулся.
— Давно работаете оперативником?
— Шесть лет, — сказал я.
Глава 21. НЕ ИСКАЖАЯ ИСТИНЫ
Тем же вечером я заглянул к Бушу.
Он был мрачен, запустил шлепанцем в кошку и сказал, что Клавдия Николаевна спит: плохое настроение, хандра, вот и завалилась пораньше.
— Посидим тесной мужской компанией, Боря.
— Ага.
— И выпьем! — Он достал из буфета початую бутылку, на этот раз коньяку. — Грибки вот есть, маслята. Хорошие.
— Мне томатный сок, как обычно. Если имеется.
— Найдем.
— Нога-то как?
— Совсем прошла! — отрапортовал я. — Помощь была оказана своевременно.
— Поехали?
— Ваше здоровье!
Буш спросил, как у меня дела с устройством на работу. Помог ли Суркин? Я все рассказал и добавил, что только что видел Суркина. Он был какой-то странный. Сидел в машине на заднем сиденье, а по бокам от него сидели двое. Машину вел человек в милицейской форме. Она стояла у светофора, поэтому я все так хорошо разглядел.
— Да? — не особенно удивившись, сказал Буш. Он похлопал своими толстыми веками и опять напомнил мне бегемотика.
— Так арестантов возят.
— За что ж его арестовывать? — равнодушно спросил Буш, прицеливаясь вилкой в банку с маслятами. Он даже не выложил их на тарелку: холостяцкая привычка.
— А я почем знаю? Может, мне и показалось. Но только странно: шофер — милиционер… Эх, хороши грибки! Прибалтийские?
— Не знаю. На банке написано, наверное.
— «Белорусские», — прочел я.
— А куда его везли?
— По этой… как ее… по улице Прудиса. — и проглотил скользкий гриб. — В общем, дело дрянь, конечно!
— Какое дело?
— Ну у меня! Визу, наверное, месяц надо ждать, а денег у меня на неделю.
— Одолжу.
— Спасибо, я помню. Но пока у меня нет уверенности, что я могу отдать, не возьму. Такой у меня принцип. Суркин обещал устроить на временную работу в порт, так что выкручусь.
— Ну, это еще бабушка надвое сказала!
— Он твердо обещал. Говорит: приходите на той неделе.
— Так его ж арестовали!
— Я не говорил, что арестовали. Просто было похоже.
— Вы на всякий случай поищите работу где-нибудь еще, — посоветовал Генрих Осипович. — Всякое бывает.
«Так», — подумал я.
— У нас один парень в институте здорово стихами подрабатывает: печет их ко Дню леса, Дню физкультурника и к другим датам. Может, мне попробовать?
— Тут талант нужен.
— Не скажите! Иной раз такую муру печатают! «Вы отлично чувствуете себя в шкуре студента, старший лейтенант, — похвалил я себя. — А может, переигрываете? Может, полегче надо?»
— Что ж, попробуйте.
— Машинки нет. Все поэты пишут на машинке, а так несолидно: никто в редакции читать не будет. Ответят, что стихи хорошие, но надо еще чуть-чуть подучиться. А сами даже не прочтут.
«Еще легче, старший лейтенант!»
— У нас на фабрике есть машинка, — безмятежно сказал Генрих Осипович.
— Ну, туда меня не подпустят!
