— Зря ты всё это затеял, — промурлыкал он.
Фимка лежал на диване в самом центре солнечного пятна, падающего из окна, и, щурясь, поглядывал на меня.
— О чём это ты? — Спросил я, хотя был уверен, что понимаю, о чём идет речь.
— Да сам знаешь, — мурлыкнул он и, потянувшись перекатился через спину на другой бок, как бы показывая, что не имеет не малейшего желания продолжать пустые разговоры.
— Вот же гад, — думал я, стараясь успокоиться, — умеет зацепить, и я тоже хорош — он лишь раз мурлыкнул, а я на целый диалог настроился, да еще очередную мудрость мне подавай. Нет, пожалуй, он всё же прав, поступая так со мной. Вот он лежит спокойно, тащится на солнышке, хотя всего лишь кот, а я тут книжки умные читал, высшее образование имею, а на дерьмо исхожу.
Нет, тут однозначно есть какое-то несоответствие. Ведь у кота явно жизнь удалась, хотя он и лапой о лапу не ударил для этого, живет на всем готовеньком и балдеет. А тут крутишься в социуме, чтобы хоть мало-мальски приличная жизнь была и еще за ним же приходится кошачий туалет убирать. В еде такой разборчивый стал, хотя надо признаться, что ест он почти все, что дают. Но если предложенная еда не вызывает у него аппетита, то он вяло куснет пару раз для приличия, и так артистично отойдет, мол: 'да ничего, что нет чего-нибудь более подходящего, я могу потерпеть'. Ну а если ты на это никак не отреагировал, то через некоторое время, чтобы не забывали про голодного кота, поймает момент, чтобы обязательно все видели какой он покладистый и начинает кушать. Нет, этот театр определенно нужно только видеть, как он артистично давится едой. Как он 'набирается решимости', чтобы заставить себя укусить хотя бы еще разок. Как ему трудно потом это проглотить. Отойдет от чашки, и потом вновь к ней приблизится, раздумывая, продолжать ли ему трапезу. Во все это я поначалу безоговорочно верил, пока не просек, что подобный театр Фимка устраивает, лишь, когда есть зрители.
Когда я жил в Сибири, у нас была дворовая собака, тоже восхищавшая меня своей хитростью. Рядом с её будкой всегда валялся какой-нибудь страшно замусоленный сухарь. Так вот если кто-нибудь из своих выходил во двор, она с таким неистовством набрасывалась на этот сухарь, словно ее уже сто лет не кормили, и она вот-вот помрет от голода. Её метод тоже, безусловно, срабатывал. Но это было ничто в сравнении с теми пытками, на которые была способна Фимкина артистичность. Даже зная, что это всего лишь его игра, второй раз этот театр одного актера смотреть не захочешь.
— Фим, ну почему ты не хочешь, чтобы я писал о том какой ты мудрый? — Сдавшись, попытался примириться я. Он всегда выигрывал молчанки. Я завидовал его терпению, пока не понял, что у него просто отсутствует нетерпение. Он всегда спокоен.
— Представляешь, — продолжал я, — о тебе узнает вся планета, самые крутые фирмы по производству кошачьей еды завалят тебя подарками, лишь бы ты в их рекламном ролике снялся.
— Да, а сам, наверное, уже барыш подсчитываешь.
— Нет, что ты… — начал оправдываться я.
— Да ладно, уже, наверное, прикинул почём и котят от меня продавать будешь.
— Фим, деньги нам, конечно же, не помешали бы, но это не самое главное. Ты представляешь, какую пользу можно принести людям, да и к котам, глядишь, будут лучше относиться.
— Блажь все это. Все равно никто тебе не поверит. Да и о добре одни только идиоты пекутся.
Я сразу вспомнил, как он долго пытался объяснить мне, что нет ни добра, ни зла. Что всем все равно руководит некая Сила, воздающая всем по заслугам. Что каждый в этой жизни получает лишь то, что заслуживает, а потому и нет нужды менять что-либо снаружи. Что единственный способ улучшить что-либо снаружи — это изменить себя изнутри. Я так до конца и не понял его теорию, но препираться с ним было бесполезно, в таких случаях он просто впадал в длительную молчанку.
Я попытался подобрать еще пару аргументов в оправдание своих действий, на что он философски заметил:
— Лучше быть свободным, чем знаменитым.
— Да наоборот ведь, Фим. Будут у нас деньги, мы станем свободными, будем путешествовать в свое удовольствие, ты ведь сам любишь разные места посещать, а в нашей «семерке» ездить тебе не нравится, и места мало и машиной пахнет…
Фимка аж фыркнул от воспоминания о поездках в нашей машине. Ездить в ней он почему-то терпеть не мог, зато на природе бывать очень любил. В горах ему нравилось больше всего, но и у моря он чувствовал себя прекрасно, лишь бы кустов было достаточно. К нашим палаткам он приходил три — четыре раза в сутки, когда его звали кушать, а остальное время медитировал где-нибудь в кустах. Возвращаться с природы домой для него было сущей мукой, и он не раз нам устраивал концерты. Учуяв, что мы начали уже собираться в обратный путь, уходил и прятался. Впоследствии я стал его заранее вылавливать, чтобы не портить себе финал пребывания на природе.
— Купим себе микроавтобус, и будет у нас дом на колесах — продолжал мечтать я.
— Прикинь, все лето будем жить на природе. — Я сам не меньше его любил подобные поездки.
— Да-да, размечтался, — с сарказмом заметил он. — Хочешь моими лапами жар загрести. Каждый в этом мире несет только свои чемоданы. И если твой чемодан без ручки, или на ходу расстегивается, то тебе его и чинить. Вот этим бы лучше и занялся.
Я почувствовал, что этот диалог он уже закончил.
— Фим, а как мне чинить свой чемодан? — Сделал я слабую попытку продолжить разговор, но Фимка безнадежно молчал.
Я сидел на берегу горного озера и наблюдал за уходящей в воду леской. Не то, чтобы я был страстным рыбаком, но иногда любил посидеть с удочкой или закидушками. А здесь ловился, пожалуй, самый вкусный во всей России сазан. Чистая горная вода и отсутствие камышей и ила делали его мясо неповторимым деликатесом. Я любил приезжать сюда среди недели. По выходным его берега, где только возможно было приткнуться машине, превращались в сплошной гудеж. А среди недели было достаточно тихо.
Подошёл Фимка и потерся о мою ногу. Я машинально потянулся, чтобы взять его на руки. Обычно он сам в таких случаях чуть ли не запрыгивал, а тут стал каким-то аморфным и тягучим, он явно не хотел, чтобы я его брал себе на колени, что было очень странным.
— Ты чё, Фим, не заболел? — Спросил я.
— Ну да, клюнет у тебя рыба, и где я окажусь?
Вот же блин, умная скотина, — подумал я и представил, как вскакиваю, обо всем забыв, реагируя на поклевку, а Фимка летит прямо в воду.
— Ладно, Фим, посиди рядом, тоже, небось, рыбки хочешь?
— Не очень-то, все равно мне одни косточки достанутся.
— Да ладно, не прибедняйся, — он явно был в своем амплуа, — хвост твой.
Вот и понимаю ведь, что он на жалость давит, а сам уже обещнулся.
— Да ты так вообще вряд ли что поймаешь, — вдруг заявил он.
— С чего это ты взял? — Возмутился я, лихорадочно восстанавливая в уме весь процесс от налаживания снастей и выбора приманки до непосредственного закидывания их в воду. Все вроде было сделано на самом высоком уровне.
— А у тебя нет безупречного азарта.
— Чего-чего? Что это за туфтология такая? Как азарт может быть безупречным?
Несколькими днями раньше он долго мне объяснял, что жить нужно, не привязываясь к конечному результату, и при этом каждое действие делать со всей тщательностью. Это он называл безупречностью.
— Разве азарт не есть показатель привязанности к конечному результату? — Продолжал я. — Если я не буду хотеть поймать рыбу, то откуда сможет взяться азарт? По моему тут одно из двух: либо сидишь с каменной душой, не привязываясь к конечному результату, либо подскакиваешь от каждой поклевки, надеясь поймать рыбу. Нельзя вскипятить воду в ледяном стакане. Надо выбирать что-нибудь уж одно. Как сказал Путин: 'Мухи отдельно, а котлеты отдельно'. И вообще разве не из-за азарта люди так любят рыбачить?
Фимка сидел и невозмутимо ждал, пока я закончу свой монолог. В отличие от людей, он не имел привычки перебивать и с невозмутимым спокойствием мог слушать как умные речи, так и сущую чепуху. Лишь когда поток моих слов иссяк он, не меняя растянутости своих фраз (он всегда слегка растягивал слова и фразы, словно мурлыкал), заметил:
— Да, люди, в основном, зажигаются азартом, нацеливаясь именно на конечный результат, но это присуще только людям.
Он сделал паузу, явно наблюдая, как я среагирую на его замечание.
— Что? Хочешь теперь мне втереть, что животные умнее людей? — Не выдержал я.
— Абсолютно наоборот, — невозмутимо ответил он. — Именно развитая умственная деятельность способствует более глубокому прогнозу событий и человек ловится на этот прогноз так же, как ты пытаешься поймать сейчас рыбку. Как рыба не видит крючка под червём, так и человек нацелен на иллюзорный прогноз, разбивая нос и коленки о не замечаемое им настоящее.
— Ну ты, Фим, вообще уже человека до уровня глупого окуня опустил, — возмутился я.
— А ты сам подумай, ты вон уже рыбьим хвостом со мной поделился, а сам еще рыбу не поймал. Залез в будущее своим прогнозом, а в нем энергии нет, энергия только в настоящем. В будущем ты ее взять не можешь, так как ее еще там нет, а в прошлом ее уже нет. Только живя настоящим, ты имеешь возможность пополнить свои запасы энергией, в том числе и рыбу поймать. Настоящий рыбак живет именно моментом, моментом ожидания клева, моментом поклевки, моментом выуживания…
— Фима, а причем тут азарт? — Уже успокаиваясь, спросил я.
— А азарт как раз показывает, куда направлена энергия — либо в будущее, которого еще нет, а значит и в пустоту, либо в настоящее — где действительно возможно поймать рыбку, т. е. приумножить энергию. В настоящем азарт безупречен, он сродни творчеству. Ты вот когда игрался со мной, таская перед моим носом бантик на веревочке, полагал, что я думаю, что это мышка? — Он заглянул мне в глаза, и я не смог их не отвести.
— Так вы и думаете, что коты безмозглые, живут только на одних инстинктах? — Продолжал Фимка. — А, между прочим, мы понимаем, что это всего лишь игра, но играем в нее со всем азартом, не заботясь ни о чем более. Такой азарт создает иллюзию, что мы обмануты, а на самом деле обманут человек нашей безупречностью. Это невольный наш обман, и потому он приносит плоды — человек затрачивает свою энергию, чтобы поиграть с нами. Лишь безупречно-азартный может быть истинным ловцом. Фимка шаркнулся своим боком о мою ногу и медленно направился в прибрежные кусты, словно говоря: 'А, все равно объяснять тебе бестолку'. А мне почему-то пришла на ум фраза, что когда Бог распределял кому сколько жить, то время, проведенное на рыбалке, он не учитывал.
Фимка сидел на диване и, задрав заднюю лапу выше головы, вылизывал свои интимные места.
— Фим, ну ты вообще обнаглел, — возмутился я. — Ничего не стесняешься, постыдился бы хоть немного.
Он лишь на мгновение замер, но затем, словно хмыкнув, методично и размеренно продолжил свое занятие, даже не удостоив меня взглядом. Я почувствовал неловкость от кошачьей откровенности и сам отвел в сторону глаза.
— Вот-вот, — услыхал я через несколько секунд Фимкино ворчанье, — выдумали себе какую-то совесть и стыд, сами от них мучаетесь, так теперь надо и других в этот омут затащить.
— Да ладно Фим, никто тебя никуда не тянет, и я вообще думаю, что эта тема, вам, животным, недоступна.
— Ну, а ты попробуй все же объяснить своему неразумному домашнему животному. Своему брату меньшему.
