Потом я снова вышла замуж. И перевезла с собой ядозуба.

Второй муж никогда не рассказывал мне, чем занимается.

– Очень нервная работа, требующая деликатности и приносящая пользу многим людям, – все, что можно было от него услышать. Он был человеком высокой веры и во время исполнения супружеских обязанностей требовал, чтобы я становилась на четвереньки. При этом он никогда не притрагивался к своему «предмету».

В остальных отношениях он был необычайно милым и тактичным человеком. При этом с такой же нежностью относился и к моей ящерице.

К несчастью, с ним случилась беда на рабочем месте. У него оказалось полностью сожжено лицо.

Каким-то образом он попал головой в огонь. Как мне рассказывали, он пробежал стометровку, точно олимпиец, с горящей, вместо факела, головой. Это сообщили сослуживцы, которые принесли его домой.

Еще часа три после этого он дышал.

Он трогал свое забинтованное, как кокон, лицо, снова и снова возвращаясь к мысли, как он будет жить обезличенным.

Он просил меня потрогать лицо, но даже я не могла различить ни носа, ни глаз – никаких выступов или впадин.

Я слепила ему маску из папье-маше и прорезала в бинтаx дырки для глаз – там, где они предположительно находились.

Надев ему маску, я сказала:

– Вот твое лицо, дорогой.

И подвела его руки к новым чертам.

– Господи, у меня есть лицо! Никаких сомнений, это оно! Прекрасные очертания!

Так, обнимая маску пальцами, он наконец успокоился.

– Скажи мне, – заговорил он. Я думала, что теперь, Когда эта проблема отпала, он перейдет к другим, сделает последние распоряжения. Однако вместо этого муж спросил: – А чем в природе занимается наш ящер-ядозуб? Я никак не могу себе этого представить.

На этот раз я тоже потерялась в догадках. Не могла подобрать подходящих слов: а чем же действительно занимается ядозуб?

– Ладно, беда не приходит одна…

Сказал мой второй муж и испустил дух.

На моих глазах происходило чудо: стодвадцатилетняя вдруг становилась восьмидесятилетней.

– Вы только посмотрите на меня, какой я стала уродиной. Доживаю остаток дней в постоянной готовности, что Он в любой момент приберет меня к себе, – поведала старая дама – Но все же еще одна вещь беспокоит меня.

Старуха улыбнулась своему монстру в клетке.

Тот распластался на дне, такой незыблемый, что казалось, с нашей вселенной ровным счетом ничего не происходит.

– Я все же хочу попытаться выразить в словах, чему подобен этот монстр-ядозуб. Написать это на листке бумаги, который захвачу с собой в тот мир, куда перешли оба моих мужа.

– Так вы пытались описать в словах этого…

Я колебался между словами «монстр» и «ящерица-ядозуб».

– …это животное, – наконец закончил я.

– Да… но у меня ничего не получалось. Наверное, у меня просто нет поэтического дара.

Я внимательно осмотрел ее питомца.

После чего написал на доске:

Это было единственно возможное начало.

Затем я продолжил:

Отложив мелок, я глянул в клетку.

Ящер лежал бездвижно, как прежде. Разве что кожа покоричневела и покрылась едва заметными пупырышками, которые постепенно превратились в бугорки, на передних лапах выросли когти, а между глаз – рог, хвоста же не было вовсе.

– Вот так всегда и происходит, – сказала старуха с печальной усмешкой.

Я снова взялся за мелок.

Очевидно, монстру не пришлось по вкусу мое стихотворение: он принялся энергично хлопать громадными крыльями, бросая на меня подозрительные взгляды тремя из своих четырех глаз, и весьма ловко щелкать по полу клетки теперь уже двумя хвостами.

Я опустился на стул.

Ящер, располагавшийся между нами, принял прежнее состояние.

Выведенный из равновесия, уязвленный наш «господь» менял формы, но потом так же незыблемо превращался в себя.

– Думаете, это невозможно? Ничего не получится? – С последней надеждой спросила старуха.

Неужели поэзия бессильна?

Я шепнул старой даме кое-что на ухо.

Она поднялась, нерешительно подошла к доске и взяла мелок.

Я хранил молчание.

Старая дама думала.

Затем мелко-мелко стала писать что-то. Это заняло у нее время. Я не сразу понял, что это, но, судя по иероглифам, это было ее имя, которое с трудом можно было прочесть. Закончив, она повернулась к птичьей клетке. Ящер стал тем, что было записано на доске.

– О, это просто чудесно!

Бросив мелок, старушка дрожащими губами поцеловала меня в лоб. Как сына При этом она держала мою голову в горячих от волнения ладонях.

Как только старая дама ушла, я приблизился к доске и стал читать стихотворение, которое она оставила.

Бьюсь об заклад, вы заинтригованы, что же это был за стих. Но у меня нет способа передать его вам через слова на страницах.

Я не могу изложить его понятным вам языком.

И никто бы не смог.

Дана До Бумбум

Чучу-Элайя IX д'Орикас

Алан Твайлайт

Флорибеллечель Флор

Нордиска Соната