соображениями по поводу дружбы.

— Ты прав, — согласился Субэдэй. — Так и быть, мы возьмем тебя в друзья.

— Есть одно условие. Я не воюю с русичами, если они не нападают на меня. Нападут на вас, помогу, но, если вы нападете на них, я — не помощник, — предупредил я и объяснил, почему: — Я считаю, что со своими братьями нельзя воевать.

— Плохие у тебя братья, — произнес Субэдэй.

— У всех есть плохие братья, — сказал я. — Брат Тэмуджина от другой матери предал его.

Субэдэй помнил этот случай из молодости своего вождя, поэтому сказал:

— Ты много знаешь о нас.

— Как и вы, привык собирать информацию о тех, против кого или вместе с кем придется воевать, — объяснил я. — Купец предупредил меня, что скоро вы завоюете все государства на востоке и придете сюда.

— Мы победим половцев и уйдем в родные края, — сообщил Субэдэй.

— А потом вернетесь, — сказал я. — Настоящий воин не умирает в своей юрте.

Они одобрили мои слова восторженным возгласом на выдохе и потребовали вина. Аланка с кувшином наполнила наши кубки, а вторая принесла на подносе горячее мясо, раздала нам. Мне положила лучшие куски. Я опять поблагодарил ее, и она поблагодарила в ответ. Мы выпили за настоящих воинов и за нового союзника.

Закусив, Субэдэй крикнул в сторону входа в шатер:

— Приведите цзиньца!

Кто такой цзинец я понял, когда в шатер вошел и сразу начал кланяться тощий китаец с седой редкой бородкой клинышком и тонкими длинными усиками, одетый в красную четырехугольную шапочку, черный шелковый халат и башмаки с загнутыми вверх и назад длинными острыми носаками. Через плечо у него висела кожаная сумка. Видимо, та часть будущего Китая, по которой уже проскакали монголы, называлась Цзинь. Образованные сыны побежденной империи теперь холуйничали у диких победителей.

— Напиши ярлык, что он… — показал на меня Субэдэй и запнулся, позабыв непривычное имя.

Я подсказал.

Субэдэй повторил мой титул и имя и закончил:

— …наш друг и союзник.

Все равно это был вассалитет, но без выплаты дани, то есть менее унизительный. Если все пути ведут к проигрышу, то минимальный проигрыш приятней называть выигрышем.

— И добавь, что я не воюю со своим народом, если он не нападает на моих союзников, — произнес я на китайском и показал, как пишутся иероглифы, обозначающие мое имя.

Этому научила меня моя китайская подружка.

Цзинец с трудом, но понял мой китайский, а я — его, когда он, изумленный, потому что не предполагал, что в такой глуши какой-то варвар знает его язык, пообещал, закивав головой:

— Хорошо, мой господин.

Представляю, что бы с ним случилось, если бы я рассказал несколько историй о Конфуции или процитировал изречения из трактата Сунь Цзы, который, судя по нынешнему названию китайской империи, мог быть его далеким предком. Цзинец сел в стороне от нас, достал свернутые трубочкой листы рисовой бумаги, кисточку и несколько кувшинчиков. Писал, точнее, рисовал иероглифы, макая кисточку в кувшинчик с алой краской, быстро и с детской дотошностью. Наверное, получает удовольствие от этого процесса. Иллюстрация слова «графоман». Закончив и присыпав написанное песком из другого кувшинчика, подошел согнутый к Субэдэю, подал ему этот лист вместе с большой печатью из красного дерева, которая хранилась в тубусе из черного дерева. На листе под текстом появился алый оттиск. Затем цзинец показал ярлык мне. Я знал несколько китайских иероглифов, но не две тысячи, которые, как утверждают, надо запомнить, чтобы научиться читать, поэтому ничего не понял, лишь выхватил свое имя. Немного поморщившись, я кивнул головой. Мол, не совсем правильно, но, ладно, и так сойдет.

Монголы следили за мной с уважением. Образованный военачальник для них что-то очень редкое и непонятное, а потому вызывающе поклонение.

— Сколько ты языков знаешь? — спросил Субэдэй.

— Хорошо — один, родной. Писать могу еще и на нескольких латинских языках и греческом, а на остальных, около двадцати, только немного говорю, — ответил я и объяснил, где получил образование: — Вырос при дворе Ромейского императора. Меня готовили в чиновники, но я выбрал военную карьеру.

— Правильно сделал! — похвалил Субэдэй.

— Я хотел бы сегодня уйти в свое княжество, — сказал я. — Меня там ждет много важных дел.

— Не хочешь остаться с нами и отпраздновать победу? — произнес он с еле заметной ноткой огорчения.

— Это ваша победа над моими братьями, — ответил ему. — Я не буду на этом пиру искренним. Вот когда мы вместе победим латинян, тогда и попируем от души.

— Пусть так и будет! — торжественно произнес монгольский полководец.

Мы выпили за будущие победы, после чего я вернулся в свой лагерь с ярлыком, который спасет меня и моих подданных во время нашествия монголов на Русь.

Мы движемся по степи, по полосе, вытоптанной убегающими и догоняющими. Впереди и по бокам скачут наши дозоры на отбитых у бывшего противника лошадях, затем едет основная часть войска — обоз из кибиток, нагруженных трофейным оружием и доспехами, и небольшого стада скота — и новгород- северцы в арьергарде. Настроение у всех приподнятое. Мало того, что выбрались из такого переплета живыми, так еще и кое-что приобрели. Монголы даже не заикнулись по поводу наших трофеев. Они хапнули намного больше, а тем, кому раньше принадлежали захваченные нами оружие и доспехи, уже ничего не надо. Причем поверили в свое счастье мои дружинники не сразу. Проходя по монгольскому лагерю, они были готовы к худшему. Даже когда остановились на ночлег в половине дня пути от монголов, все еще ждали нападения. Привыкли, что половцы обязательно бы напали. Только утром вздохнули облегченно, и послышались смех и веселые голоса.

Утро выдалось пасмурным, чему я рад. На всякий случай еду в доспехах, а в жару в них тяжко. Рядом со мной скачут Мончук, Будиша и оба Нездинича, дядя и племянник. Я созвал их, чтобы решить, не поехать ли нам напрямую? Пока что мы движемся на север, к месту впадения реки Сулы в Днепр, чтобы переправиться через нее и повернуть на северо-восток. Мои люди напрямую никогда не ходили, потому что половцы не давали. Но где они теперь, половцы?!

Я замечаю, что к нам скачет посыльный из разъезда, и откладываю дебаты на потом.

— Татары, большой отряд с полоном, — докладывает посыльный.

Полон, скорее всего, из черниговцев и курян. Остальные убегали на запад.

Сблизившись на расстояние видимости, оба отряда останавливаются. Монголы перегруппировываются на всякий случай, готовясь отразить нападение. Я с тремя всадниками направляюсь к ним. Мне навстречу выезжают четыре всадника. Встречаемся примерно на полпути между отрядами.

Это были не истинные монголы и даже не татары, а туркмены. Их много присоединилось к монголам после разгрома империи Хорезмшаха. Они похожи на тех туркменов, с которыми я учился в институте и сталкивался по жизни в двадцать первом веке. И ведут себя примерно также: сперва пытаются напугать и прогнуть, а если не получилось, польстить и обжулить или покориться. Впрочем, так ведет себя большинство людей во все времена. Командовал ими мужчина лет сорока с небольшим, черноусый и с заросшим щетиной, тяжелым подбородком. На нем поверх кольчуги доспех из бронзовых чешуек, блестящий, но не очень надежный, и явно великоватый. Вроде бы я видел этот доспех на ком-то из дружины князя Олега Святославича.

— Союзник Чингисхана, — говорю ему на тюркском и показываю ярлык.

Читать он не умеет, но как выглядит ак-тамга — алая печать Чингисхана — знает. Туркмен кивает