— Скажи ему, что князь обедает. Как закончу, поговорю с ним, — произнес я.

— Как бы они не обиделись, — молвил Будиша и сразу поник, будто признался, что струсил.

— На обиженных воду возят, — поделился я и с ним русским лагерным фольклором из двадцатого века, продолжая жевать мясо с сухарем, натертым чесноком.

Конина без чеснока казалась мне невкусной. Большая часть симпатий и антипатий вырабатывается у нас в детстве.

Парламентеру пришлось ждать минут двадцать. Я преднамеренно тянул время. Пусть придет к выводу, что мы ни в грош их не ставим и сдаваться не собираемся. Подъехал к кибиткам на коне, без доспехов и оружия. Между мной и парламентером было метров двадцать. Говорить придется громко. Пусть дружинники услышат наш разговор. Скрывать мне пока нечего.

На переговоры прислали бродника средних лет, с темно-русой бородой лопатой и плутоватыми глазами. Может, так казалось из-за того, что левый глаз косил. Бог шельму метит. Смотрел он на меня свысока, насколько это возможно при косоглазии и восседании на малорослом, неказистом сером жеребце, который пытался дотянуться до клочков травы, недотоптанной его сородичами. Всадник одергивал коня, не давая двигаться вперед, к кибиткам. Повторить судьбу первого монгольского посольства ему явно не хотелось.

— Что тебе сказали передать твои новые хозяева? — первым начал я разговор, обидев, одернув бродника, чтобы сбить с него спесь.

Бродник сперва насупился, а потом, наверное, вспомнил, какую подляну мне готовит, и улыбнулся льстиво. Представляю, как он ненавидит меня, князя, и прочих знатных, кто всю жизнь скубал бродников, по большей части беглецов от милостей властьпридержащих.

— Чтоб вы сдавались, — ответил он.

— А на каких условиях? — поинтересовался я.

— На всей их воле, — ответил бродник.

— Ответ неправильный, — сказал я. — Передай им, пусть еще подумают и предложат что-нибудь получше.

— Все равно вас всех перебьют, — пообещал бродник.

— Сказала Настя: «Как удастся», — возразил я и показал на трупы, оставшиеся лежать возле лагеря после вчерашнего и сегодняшнего налетов. — Эти нас уже перебили. В следующий раз монголы сами в атаку не пойдут, холопов и конюхов своих пошлют.

Бродник понял, кого я подразумеваю под холопами и конюхами. Он гмыкнул сердито и перестал улыбаться. Я таки достал его.

Переговорщик уже собирался уехать, но вспомнил вторую часть своей миссии и сказал:

— Мы хотим убитых похоронить.

— Сначала мы забираем их оружие и доспехи, потом вы — тела, — предложил я.

— Зачем вам их оружие?! — удивился бродник. — Всё равно придется отдать, по-хорошему или по- плохому.

— По-плохому мне больше нравится, — сказал я. — Так и передай своим хозяевам.

Мне ни оружие, ни доспехи убитых по большому счету были не нужны. Я потребовал их, чтобы дать понять, что собираюсь уйти отсюда живым и свободным. Причем не столько монголам, сколько своим дружинникам. В их глазах не было надежды, только отчаянная удаль — погибать, так с музыкой! Я развернул коня и отъехал от кибиток, давая понять, что переговоры закончились.

Бродник вернулся примерно через полчаса. Новых условий сдачи не привез, что обозначало, что по- хорошему нас отпускать не собираются. Зато на грабеж убитых согласились. Они ведь не сомневались, то все вернется к ним, а мы всего лишь выполним за них грязную работу. Пообещали, что нападать не будут. Бродник за них поклялся и поцеловал крест.

Я послал новгородцев собирать трофеи. Они ведь потом потребуют свою долю. Вот пусть и понапрягаются за нее. Трупы, которые лежали близко к кибиткам, приказал оттащить подальше. Мало ли, что взбредет в пьяную монгольскую голову?! Они после налета опять начали пить вино и мед. То ли с горя, то ли от радости, что остались живы. Мы, в отличие от них, не расслаблялись, контролировали ситуацию, ожидая удар в любой момент и в любом месте, в том числе и со стороны реки. По противоположному берегу как бы между прочим проехался разъезд, обменялся стрелами с моими дозорными.

К вечеру стали возвращаться отряды, преследовавшие убегающих русичей и половцев. Они вели захваченных коней, нагруженных доспехами, оружием и одеждой. Привели и сотни три пленных, раздетых до рубах и босых. Я думал, пленных будет больше. Рядом с шатром Мстислава Святославича установили на деревянном помосте, изготовленным пленными, свой, который был метров десять длиной и шесть-семь шириной. Возле помоста вкопали шест высотой метров пять с перекладиной вверху, с которой свисали волчьих хвосты. Видимо, там будет ставка главнокомандующего. Возле этого шатра разожгли несколько костров, на которых запекали на вертелах быков и баранов. Праздник продолжается. Но на этот раз возле моего лагеря выставили усиленные дозоры. Только со стороны реки позабыли. Можно было переправиться на противоположный берег, пройти вдоль нее, а потом опять переправиться на наш берег и вырезать тех, кто напируется. Я решил не искушать судьбу. Зарежем какую-нибудь важную птицу, тогда нас точно живыми не выпустят.

Утром приехал на переговоры тот же самый бродник. Мне показалось, что теперь у него косят оба глаза. Наверное, заготовил нам крупную подляну. На этот раз подъехал ближе. Может, перестал бояться, потому что мы сдержали слово, не помешали забрать трупы, может, разведать хотел наши укрепления. За предыдущий день дружинники насыпали валы из земли в тех местах, где монголам едва не удалось прорваться внутрь лагеря.

— Если сдадитесь, мы не прольем ни капли вашей крови, отпустим за выкуп, — сообщил бродник. — Мне поручено целовать крест на этом.

— Субэдэй вернулся? — первым делом спросил я.

— Вернулся, — ответил бродник, сбитый с толку моим вопросом. — Это он меня послал.

— Как тебя зовут? — спросил я.

— Плоскиня, — ответил он.

— Кто я такой, ты, наверное, знаешь, — сказал я.

— А как же, наслышан! — произнес он насмешливо. — Говорят, ты мастер спящих баранов резать.

— Ты еще не все слышал, — сообщил ему. — Наверное, тебе не сказали, что я умнее голозадых бродников и не только их. Я знаю много способов, как убить человека, не пролив его крови. У твоих хозяев смерть без пролития крови считается почетной. Обычно они ломают позвоночник. Мне такой почет ни к чему, я — человек скромный.

— Не будут вас убивать, вот те крест! — произнес он, перекрестившись. — Побудете в плену, пока выкуп не придет.

Меня предупредили, что бродники, как и жители Великого Новгорода, по три раза на день крест целуют.

— Передашь Субэдэю, что я предпочитаю умереть в седле, чем жить на коленях, — отрезал я. — И еще скажи ему, что я послов не убивал, наоборот, спас одного.

— Передам, — пообещал Плоскиня и поехал к большому шатру.

Вернулся он быстро и в сопровождении десяти монголов. Истинных монголов, светловолосых и с густыми бородами. Таких в двадцатом веке уже не останется. Монголы станут черноволосыми, с широкими скуластыми лицами, похожими на те племена, которые сейчас окружают их родные места.

— Субэдэй зовет тебя на переговоры, — сообщил Плоскиня и заверил меня: — Едь, не бойся, они переговорщиков не убивают, им религия не позволяет.

— Это я и без тебя знаю, — сказал ему и махнул дружинникам, чтобы выдвинули кибитку и дали мне