— О, я — не чистая англичанка. У меня есть какая-то примесь шотландцев и ирландцев, подхваченная где-то по пути.

— Это-то как раз доказывает, что вы англичанка. Никакой другой народ никогда не хвастается тем, что он полукровка. Я сам вполне раздражающий всех англичанин, потому что, помимо всех обычных национальностей, на одну шестнадцатую — француз. Так что компромисс — у меня в крови. Но чем я фигурирую в вашем каталоге — сердцем или мозгом?

— Никто, — сказала Харриет, — не может отрицать ваш ум.

— Кто от этого выигрывает? Вы можете отрицать моё сердце, но будь я проклят, если вы станете отрицать его существование.

— Вы ведёте спор, как остряки елизаветинской эпохи: одно слово — два значения.

— Это было ваше слово. Необходимо что-то отрицать, если вы намереваетесь быть жертвой Цезаря.

— … Цезаря?

— Скотиною без сердца.[32] Ваша салфетка вновь упала?

— Нет, на этот раз сумочка. Она как раз под вашей левой ногой.

— О! — Он оглянулся, но официант исчез. — Хорошо, — продолжал он, не двигаясь, — это дело сердца, чтобы ожидать решение ума, но с точки зрения…

— Пожалуйста, не беспокоитесь о сумочке, — сказала Харриет, — это не имеет абсолютно никакого значения.

— Ввиду того, что у меня два ребра сломаны, лучше и не пытаться, потому что, если я присяду, то, вероятно, никогда не смогу встать.

— Хорошенькое дело! — воскликнула Харриет. — Мне показалось, что сегодня вы чуть более жестоки. Почему вы не сказали раньше, вместо того, чтобы сидеть с видом мученика и заставлять меня делать неправильные выводы?

— Похоже, я ничего не могу сделать правильно, — печально сказал он.

— Но как вас угораздило?

— Упал со стены самым нехудожественным образом. Я немного спешил: с другой стороны был довольно заурядный тип с оружием. Виновата не сама стена, а тачка внизу. И не так рёбра беспокоят, как пластырь. Он очень туго затянут, и под ним кожа чертовски зудит.

— Как ужасно. Мне очень жаль. А что случилось с тем вооружённым типом?

— Ах! Боюсь, личные осложнения его больше беспокоить не будут.

— Если бы удача отвернулась, полагаю, что они не беспокоили бы вас?

— Вероятно, нет. И потом, я не беспокоил бы больше вас. Если бы мой ум был там, где было моё сердце, я, возможно, и приветствовал бы такой результат. Но мой ум в тот момент находился на службе, и я побежал что есть мочи, чтобы жить, чтобы завершить дело.

— Ну, я рада этому, Питер.

— Вы? Это показывает, как трудно даже самому сильному уму быть абсолютно бессердечным. Посмотрим. Сегодня не мой день, чтобы просить вас выйти за меня замуж, и нескольких ярдов лейкопластыря едва ли достаточно, чтобы сделать этот случай каким-то особенным. Но у нас будет кофе в зале, если вы не против, потому что этот стул становится столь же твердым как тачка, и, кажется, пытается добраться до меня в тех же местах.

Он осторожно встал. Официант прибыл и поднял сумку Харриет вместе с несколькими письмами, которые она взяла у почтальона, когда выходила из дома и затолкала во внешний карман сумочки, не читая. Уимзи, проводив гостью в зал, усадил её и с гримасой опустился на угол низкой кушетки.

— Слишком долгий путь вниз?

— Всё в порядке, когда ты туда уже добрался. Жаль, что я предстаю  перед вами такой развалиной. Я, конечно, делаю это нарочно, чтобы привлечь внимание и пробудить сочувствие, но, боюсь, маневр выглядит слишком очевидным. Желаете к кофе ликёр или бренди? Два выдержанных бренди, Джеймс.

— Очень хорошо, милорд. Это было найдено под столом в кабинете, мадам.

— Ещё часть ваших разбросанных вещей? — сказал Уимзи, когда она взяла открытку, а затем, увидев, как она вспыхнула и с отвращением поморщилась, спросил — Что это?

— Ничего, — ответила Харриет, пряча уродливые каракули в сумочку.

Он посмотрел на неё.

— И часто вы получаете такие вещи?

— Какие вещи?

— Анонимную грязь.

— Теперь не очень часто. Я получила одну в Оксфорде. Но обычно они приходят с каждой почтой. Не волнуйтесь, я к этому привыкла. Мне только жаль, что я не увидела это прежде, чем добралась сюда. Ужасно, что я уронила её в вашем клубе и слуги могли прочесть.

— Вы — небрежный маленький чертёнок? Могу я взглянуть?

— Нет, Питер, пожалуйста.

— Дайте мне его.

Она вручила открытку не глядя на него. «Спросите своего друга с титулом, понравится ли ему мышьяк в супе. Чем вы с ним расплатились, чтобы выйти сухой из воды?» — спрашивалось в ней.

— Боже, ну и навоз! — сказал он горько. — Значит, вот во что я вас впутал, а я ведь мог и догадаться. Едва ли можно было надеяться, что ничего не произойдёт. Но вы ничего не говорили, и я позволил себе быть эгоистом.

— Это не имеет значения. Это только часть последствий. Вы ничего не могли бы с этим поделать.

— Я мог бы сообразить не выставлять вас на всеобщее обозрение. Небо свидетель, что вы приложили много стараний, чтобы избавиться от меня. Фактически, я думаю, вы использовали все возможные рычаги, чтобы отшить меня, за исключением этого.

— Ну, я знала, какое отвращение у вас это вызовет. Я не хотела причинять вам боль.

— Не хотели причинять мне боль?

Она поняла, что эти слова должны показаться ему совсем безумными.

— Я действительно так думаю, Питер. Я знаю, что сказала вам все гадости, какие смогла придумать. Но и у меня есть свои пределы. — Поднялась внезапная волна гнева. — Боже мой, неужели вы действительно думаете обо мне так плохо? Вы полагаете, что нет такой подлости, к которой бы я не прибегла?

— Вы были бы полностью правы, сказав, что я ещё больше осложнял обстановку, увиваясь вокруг вас.

— Неужели? Вы ожидали, что я скажу вам, что вы ставите под угрозу мою репутацию, когда у меня нет ничего, что можно было бы скомпрометировать? Сказать, что вы спасли меня от виселицы, за что, конечно, большое спасибо, но оставили у позорного столба? Сказать, что моё имя в грязи, но любезно предложить рассматривать её как лилии? Я ещё не совсем такой лицемер.

— Понимаю. Простой факт: всё, что я делаю, усложняет вашу жизнь и добавляет горечи. Очень великодушно с вашей стороны этого не говорить.

— Почему вы настаивали на том, чтобы увидеть эту открытку?

— Потому, — сказал он, зажигая спичку и поднося пламя к уголку открытки, — что, хотя я готов обратиться в бегство от бандитов с оружием, я предпочитаю смотреть другим проблемам в лицо. — Он положил горящую открытку на поднос и раздробил пепел, что напомнило о листке, который она нашла в своем рукаве. — Вам не в чем себя упрекнуть, вы ничего не говорили, я всё узнал сам. Я должен признать поражение и распрощаться. Итак, мне уйти?

Официант клуба поставил бренди. Харриет, устремив взгляд на свои руки, сидела, сплетя вместе пальцы. Питер в течение нескольких минут смотрел на неё, а затем мягко сказал:

— Не нужно делать из этого такой трагедии. Кофе стынет. В конце концов, знаете, утешает, что меня победили не вы, а судьба. Я вновь восстану со своим непоколебленным тщеславием, а это кое-что значит.

— Питер. Боюсь, я не очень последовательна. Я приехала сюда сегодня вечером с решительным