возможно, узнала бы из миллиона спин где угодно, и при этом трудно было спутать с кем-либо высоту и ширину мистера Реджиналда Помфрета. Обе беседующие стороны курили трубки, и, исходя из этого, она пришла к заключению, что целью их экскурсии едва ли может быть обмен выстрелами или ударами шпаг на Порт-Медоу. Они неторопливо прогуливались, как после завтрака, и она старалась не приближаться к ним. Она надеялась, что то, что лорд Сейнт-Джордж называл знаменитым семейным очарованием, направлено на достойную цель; она была слишком взрослой, чтобы радоваться обстоятельству, что ей удалось всех перессорить и сделать из всех троих посмешище. Десять лет назад она, возможно, чувствовала бы себя польщённой, но оказалось, что она уже выросла из упоения собственной властью. Всё, что требуется, думала Харриет, стоя среди душных ароматов парикмахерской, — это мир и свобода от давления со стороны раздражённых и возбужденных лиц. Она записалась на вторую половину дня и возобновила путь. Когда она проходила мимо Квинс, подошёл Питер, уже один.
— Хелло! — сказал он. — Что собираетесь поведать на языке цветов?
Харриет объяснила.
— Хорошее дело! — воскликнул его светлость. — Мне нравится ваш декан. — Он освободил её от роз.— Позвольте мне также прибыть с подарком.
— Хотя, как могут выглядеть первоцветы Иерусалима, я не знаю, и, возможно, сейчас для них не сезон.
Харриет и он вновь пошли по направлению к рынку.
— Ваш юный друг заходил увидеться со мной, — продолжил Питер.
— Я это видела. Вы «пригвоздили его пустым взглядом и добили благородным происхождением?»
— И обнаружил, что он мой родственник в шестнадцатом колене со стороны матери отца? Нет, он — хороший парень, и путь к его сердцу лежит через игровые площадки Итона. Он поведал мне своё горе, и я очень любезно выразил сочувствие, упомянув, что имеются лучшие способы убить любовь, чем её потопление в бочке мальвазии. Но, о Боже, поверни вселенную вспять и верни мне вчера! Вчера вечером он был пьян в стельку, сегодня он позавтракал прежде, чем пришёл ко мне, и ещё раз позавтракал со мной в «Митре». Я не завидую сердцу юных, а только их голове и желудку.
— Вы услышали что-либо новое об Артуре Робинсоне?
— Только то, что он женился на молодой женщине по имени Шарлотта Энн Кларк, и у них была дочь Беатрис Мод. Обнаружить это было легко, потому что мы знаем, где он жил восемь лет назад, и смогли проконсультироваться в местных регистрах. Но регистры всё ещё просматриваются, чтобы обнаружить или факт его смерти, что менее вероятно, чем противоположное, или рождение второго ребёнка, которое, если это когда-либо произошло, могло бы нам сказать, куда он направился после неприятностей в Йорке. К сожалению, Робинсоны почти столь же многочисленны, как ежевика, и даже Артуры Робинсоны весьма распространены. И, если он действительно поменял свое имя, возможно вообще нет никаких записей о Робинсоне. Ещё один из моих детективов направился по его старому адресу — где, как вы, возможно, помните, он очень неблагоразумно женился на дочери владелицы, — но Кларки переехали, и чтобы их найти, придётся основательно потрудиться. Ещё одна линия — опрос школьных агентств и небольших и начальных частных школ, потому что такая возможность кажется вполне вероятной… Вы не следите?
— Напротив, — не очень уверенно ответила Харриет. — У него была жена по имени Шарлотта и вы ищете его в частной школе. — Богатый, влажный аромат обрушился на них, когда они повернули к рынку, и все её заботы затмила радость просто существования. — Я люблю этот запах: он напоминаем мне павильон с кактусами в ботанических садах.
Её компаньон открыл было рот, чтобы ответить, но посмотрел на неё, а затем, как человек, который не намерен мешать счастью, позволил имени Робинсона умереть на своих губах.
—
— Что вы сказали, Питер?
— Ничего. «Слова Меркурия режут ухо после песен Аполлона».[109] — Он мягко положил на её руку свою. — Давайте побеседуем с торговцем соцветиями и лепестками.
Когда и розы, и гвоздики были посланы — на сей раз с посыльным — к месту назначения, оказалось вполне естественным, раз были упомянуты ботанические сады, пойти именно туда. Ведь сад, как замечает Бэкон, является самым чистым из удовольствий человека и самым большим отдыхом для его души. Поэтому даже праздные и неосведомлённые люди, которые не могут отличить
Только когда они сделали круг по садам и сидели сложа руки на берегу реки, Питер вновь вернул её внимание к неприятному настоящему, внезапно заметив:
— Думаю, я должен буду посетить вашу подругу. Кстати, вы знаете, как удалось поймать Джукса со всеми украденными вещами?
— Понятия не имею.
— Полиция получила анонимное письмо.
— Но не…?
— Да. Одно из тех. Между прочим, вы когда-нибудь пытались узнать, каково должно было быть последнее слово в сообщении к вам? Том, что мы нашли в лекционной?
— Нет, во всяком случае она не могла его закончить. В коробке не оставалось ни одной гласной. Даже буквы «Б» и многоточия!
— Это было оплошностью. Я так и думал. Ну, Харриет, довольно легко назвать имя той, кого мы ищем, не так ли? Но доказательство — это другой разговор. Мы связали все нити очень крепко. Тот эпизод в лекционной предназначался, чтобы быть последним из ночных подвигов, и, вероятно, таким и будет. И боюсь, что сейчас лучшая часть доказательств покоится где-нибудь на дне реки. Слишком поздно опечатывать двери и ставить часового.
— Но кто это?
— Конечно же, к настоящему моменту вы уже и сами знаете! Должны знать, Харриет, если вы просто обратите свой ум на это дело. Возможность, средства, мотив — разве это не выделяет её над всеми остальными на целую милю? Ради Бога, отбросьте предубеждения и просто подумайте. Что с вами случилось, что вы не можете сложить два и два?
— Не знаю.
— Хорошо, — сказал он сухо, — если вы действительно не знаете, то не мне вам говорить. Но если вы хоть на минутку обратите свое внимание на рассматриваемую проблему и внимательно просмотрите собственное досье…
— И не стану отвлекаться на всякие случайные сонеты, которые, между прочим, я смогу обнаружить?
— Не станете отвлекаться ни на какие личные соображения вообще, — он почти вспылил.— Нет, вы совершенно правы. Это было глупо. Мой талант находиться в лучах собственного сияния приближается к гениальности, правда? Но когда вы сами сделаете выводы, вспомните, что именно я просил, чтобы вы смотрели беспристрастно, и что именно я утверждал, что из всех дьяволов в этом мире самым страшным является преданная любовь… я не имею в виду страсть. Страсть — это хорошая глупая кляча, которая будет тянуть плуг шесть дней в неделю, если дадите ей побегать и порезвиться в воскресенье. Но любовь — это
