перевёрнутый стул, одежда гроздьями лежит на полу… У него не было времени разбирать этот бардак. В спальне исходил криком маленький ребёнок, и он направился туда по короткому коридору.
Он лежал на кровати сморщённым комком, не спеленованный, абсолютно голый. И неистово брыкался руками-ногами. Тусклый лунный свет делал кожу младенца серебристой, лишь зияет разинутый в плаче провал рта. Вся постель разворошена, подушка лежит на полу; там же валяются большие стальные ножницы, раскрытые буквой Х. Фрэнк подошёл к кровати, ощущая себя, как в плохом сне. Ребёнок продолжал яростную канонаду.
– Господи, – потрясённо сказал Фрэнк. Он увидел воочию, как лихорадочно собираются Вирджиния и Питер, кидая в чемоданы всё, что попадается под руку. Потом, когда любопытные соседи отошли за управляющим, оба рванулись вниз по пожарной лестнице. И сейчас далеко от дома, где осталась крохотная жизнь, которая должна была принадлежать им.
Кто они такие? Почему они говорили, что они брат и сестра?
А потом – крамольный вопрос, который вонзается острыми зубками в сердце: Может, они ДЕЙСТВИТЕЛЬНО брат и сестра?
Как бы то ни было, теперь их в квартире 302 не было. И Фрэнк не думал, что эта странная парочка вернётся. Он наклонился над тёплым комком и попытался поднять его на руки. Ребёнок весь трясся, как в лихорадке. Морщинистое личико, как у старика; глаза плотно закрыты, словно он не желает видеть этот новый для него мир.
– Малыш, – вслух сказал Фрэнк, – что с тобой делать-то?
Конечно, втайне он уже знал, куда отправится ребёнок. Он отнесёт его в дом для подкидышей, там младенца определят в один из сиротских приютов; стандартная схема судьбы всех тех, кого родители не захотели растить. Года три назад, может, Фрэнк бы и решил усыновить мальчугана сам, но теперь они с Флорой ждали своего ребёнка (если будет мальчик, то Джеймс, если девочка, то Клэр, в честь прабабушки). Так что путь у карапуза был один. Он продолжал извиваться змейкой в его руках и плакать.
– Пойдём, малыш, – сказал Фрэнк и пошёл к выходу. Там его ждали взволнованные жильцы, и каждый счёл своим долгом заглянуть в лицо малышу.
– Что это? Откуда?.. Что там случилось, Фрэнк?
– Питер и Вирджиния ушли, – устало сказал он. – Вряд ли они вернутся. А это – их ребёнок…
В наступившем внезапном молчании он прошёл между людьми, уходя в свою квартиру. Ребёнка нужно было худо-бедно спеленовать и накормить. Он надеялся, что Флора что-нибудь придумает.
Это было тридцать лет назад; теперь всё кажется сном в розовой дымке. Фрэнк так и не узнал, куда отослали брошенного мальчика. В доме для подкидышей сказали, что они не имеют права сообщать это. На том малыш прекратил для него своё существование.
Было в этой истории одно «но», которое было личной тайной управляющего Сандерленда на протяжении третьего десятка зим. На следующее утро Фрэнк поднялся в квартиру 302, чтобы навести там порядок. Работал долго, возвращая квартире первозданный безликий облик, чтобы подготовить её для нового жильца. Когда он начал собирать грязное постельное белье с кровати, то заметил кое-что, не виденное им прошлой ночью. Бледно-розовый шнур лежал на одеяле, свернувшись калачиком – пуповина, которая соединяла мать и ребёнка. Теперь они разошлись в разные стороны, и только этот розовый шнурок был свидетелем их былого единства. Фрэнк осторожно зажал пуповину рукой в перчатке и опустил в целлофановый пакет. Выкинуть пакет в мусор не поднималась рука. Ему казалось, что это будет кощунством – отправить на съедение бродячим псам то, что являлось частью общего тела матери и ребёнка. Вместо того, чтобы отправиться в корзину, пакетик перекочевал в карман его брюк.
Когда он спустился в свою квартиру, то застал её пустой. Флора ушла за покупками, и вернётся не раньше чем через час. Фрэнк постоял в середине гостиной. Пакетик давил на карман, как свинцовая пластина. Несколько раз Фрэнк подходил к двери кухни, где стояло мусорное ведро, но всё-таки не решился. Он положил пакетик в картонную коробку из-под швейного набора и засунул на дальний угол шкафа с инструментами. Здесь Флора рыться точно не будет, и чёртова пуповина может пролежать сколько душе угодно. Выпустив коробку из рук, Фрэнк почувствовал неимоверное облегчение, словно избавился от змеи, обвивающей его шею.
Позже, за ужином, он едва не рассказал жене о своей выходке, даже приоткрыл рот – и через секунду услышал свой голос, просящий передать ему солонку. Нет, подумал он, она не поймёт. Фрэнк сам не понимал, что сподвигло его на странный поступок. Сейчас это казалось удивительной нелепостью: хранить отрезанную пуповину у себя дома! Шизофрения, да и только.
Но прошла неделя, месяц… наконец, год. Фрэнк свыкся с тем, что в шкафу лежит клочок чужой плоти. Это уже не казалось ему ужасающим. Пуповина засохла, напоминая трупик змейки, и розовый оттенок сошёл с неё. Хорошо хоть, не начала вонять. Флора так и не узнала, что за вещица лежит в их доме на верхней полке шкафа. И почему-то первой мыслью Фрэнка, когда он сидел на песках озера Дарк-Скор и гладил умирающую жену по голове, было: Она не узнала. И не узнает…
Теперь, лёжа на холодной постели один в квартире, Сандерленду в тысячный раз захотелось встать, взять проклятую коробку и выкинуть в мусоропровод. Когда умерла Флора… почему он этого не сделал? Он помнил, как пришёл домой после похорон в пьяном угаре, с единственным намерением – избавиться от этой штуковины, стереть в порошок… Cтупая на цыпочках, он приоткрыл дверь шкафа и увидел красную коробку, в которой раньше хранились иглы. Это было последнее воспоминание: далее всё заволокла хмельная вуаль. На следующее утро он проснулся лёжа ничком на своей кровати, со звенящей головой. Коробка, разумеется, тихо покоилась на прежнем месте, но желание выбросить её ушло. Момент был упущен.
Хлопнула дверь в коридоре. Фрэнк навострил уши. Сегодня вечером в доме было тихо: все заперлись и смотрят телевизор, отгоняя плохие мысли. Кто взял на себя смелость разгуливать по дому, зная, что рядом шастает маньяк?.. Может, опять один из тех полицейских, и на этот раз он пришёл по его душу? Фрэнк заметил, как подозрительно наблюдал за ним детектив, представившийся Прайсом. От такого взгляда даже ангелу стало бы не по себе.
Шаги приближались, ровные и спокойные. Совсем не похоже на поспешную поступь служителей закона. Фрэнк закрыл глаза. Наверное, Джонсон из сто седьмой квартиры.
Однако шаги остановились напротив его двери. У Фрэнка упало сердце. Вывеска отеля снова мигнула, на этот раз – с явной издевкой. Раз, раз-два, раз, раз-два. Да что же это такое?..
Тук. Тук. Тук. Тихий, застенчивый стук. Именно стук, а не трель звонка.
– Иду, – слабо отозвался Фрэнк, вставая с кровати. Засунув ноги в домашние шлепанцы, он заковылял в прихожую, не утруждая себя включением света. Вывеска отеля всё включалась и выключалась, бросая на его лицо чёрно-розовые полосы. И звук машин изменился… стал словно бы дальше, сливаясь в сплошной гул на окраине света. Фрэнк тряхнул головой. Нужно оклематься. К нему человек, и сто пудов не по праздному делу.
Тук. Тук. Тук.
– Я слышу вас! Погодите минутку…
Вот, наконец, прихожая. Из дыры глазка бил жёлтый свет. Фрэнк пошарил ладонью по стене в поисках выключателя, но не нашёл. Странно – после тридцатилетнего проживания в этой квартире он мог бы ориентироваться с закрытыми глазами. Досадливо закряхтев, Фрэнк склонился к глазку. Но человека стоял прямо у двери, не позволяя разглядеть его.
Джеймс.
Конечно. Блудный сынок вернулся из своих странствий, вспомнив про непутёвого папашу. Сколько раз, открывая дверь, он надеялся на одно и то же – что за тонким слоем дерева окажется его сын, повзрослевший, но всё такой же, что и в детстве, улыбающийся виновато и хмуро. И за ним в коридоре будет шумная свора детишек и жена Мэри.
Вот тогда Фрэнк, пожалуй, нашёл бы в себе силы выкинуть проклятую пуповину. Хоть сейчас.
