власть была к вам так немилостива?

Над головой оберштурмбаннфюрера висел большой портрет Гитлера в светло-коричневом френче. На груди фюрера был только Железный крест, полученный им в Первую мировую войну. И больше никаких знаков отличия. Фюрер был строг и проницателен одновременно. Такому не соврешь!

– Мне уже задавали такие вопросы. Я подробно отвечал на них.

– Да, я читал протоколы допросов, но мне бы хотелось услышать это от вас. Важно, так сказать, личное впечатление.

– На передовой меня увидел человек, который прежде знал меня под другой фамилией. Он сообщил обо мне в контрразведку дивизии. Если бы я не перешел к вам, то меня давно уже расстреляли бы.

– Насколько искренне ваше желание служить Германии?

Самый скверный противник – это прибалтийские немцы. Кроме знания русского языка, который, по существу, является для них родным, они прекрасно разбираются в психологии русских, а потому их не проведешь. Живущие на стыке двух культур, они являлись проводниками немцев в дремучую, на их взгляд, психологию скифских народов. А потому не могло быть и речи, чтобы обмануть его – раскусит сразу, как полый орех, стоит только взять неверную ноту. Спасти может только полуправда.

– Обратного пути у меня нет. Желание жить – это достаточная мотивация для верного служения вермахту?

– Нам нужны люди, которые служат рейху не из-за страха, а по убеждению.

Линия губ оберштурмбаннфюрера небрежно изогнулась. Ламсдорф смотрел на Таврина с таким видом, как будто только что поймал его за руку за кражей медного грошика. Да, он явно не такой простачок, каким выглядит…

– У меня свой личный счет к большевикам, – попытался уверить его Таврин. – Я три раза сидел в тюрьме.

– А вот это уже интересно. Надеюсь, это была политика, а не какой-нибудь пьяный дебош в затхлом ресторане.

– Ни то и ни другое. Я работал бухгалтером на одном крупном предприятии. Директор проворовался и все свалил на меня. Мне дали три года, но вышел я через полтора.

– Хорошо трудились на коммунистических стройках? Большевики умеют перевоспитывать.

– Нет, просто попал под амнистию к очередной годовщине революции.

– Значит, не перевоспитали. За что же посадили в следующий раз?

– Кхм… Повторилась та же история. Я работал бухгалтером, и при очередной проверке обнаружилась недостача. Меня осудили. Две судимости – это уже не шутка. И едва на меня упало очередное подозрение – особо церемониться не стали, посадили в третий раз. Ну, тут уж я не выдержал: подготовился и совершил побег. Мне удалось поменять фамилию… достать новые документы. С ними я и попал на фронт…

– Однако у вас патологическая страсть к легким деньгам. И к авантюрам… – заключил начальник лагеря. – Для советского человека с его верой в коммунистические идеалы это совершенно несвойственно. Ведь в скором времени, по утверждению Маркса, можно будет обходиться совсем без денег. Ладно, обо всем этом с вами еще поговорят те, кому это положено. Мне же поручено узнать, способны ли вы к диверсионной работе. Если да, то скоро вас переведут в спецлагерь «Предприятия „Цеппелин“. Какой дорогой вы ко мне шли? – неожиданно спросил оберштурмбаннфюрер.

– Сюда одна дорога.

– А вы, оказывается, остряк, – одобрительно заметил начальник лагеря. – Надеюсь, это вам пригодится в жизни. Напрягитесь и вспомните, какого цвета была брусчатка, по которой вы шли?

– Это была не брусчатка, а асфальтовая дорожка.

В глазах оберштурмбаннфюрера вспыхнули веселые искорки. Похоже, ответ его вполне удовлетворил.

– Верно. Оказывается, вы не такой простой, как может показаться вначале. Наблюдательность – это хорошо. Считайте, что первое испытание вы выдержали.

Голос у начальника лагеря сделался чуток теплее – способных людей ценят даже враги.

– Ладно, это был легкий вопрос, а сейчас ответьте мне, в какой цвет покрашены ступени на крыльце?

– Там не было ступенек, – уверенно ответил Таврин. – А если вас интересует, какая была дверь, то могу сказать, что она была деревянной, выкрашенной в темно-коричневый цвет.

– Вы меня заинтриговали. Вы первый, кто ответил на эти вопросы точно. Как же вы с таким блестящим умом, с вашей наблюдательностью попались на финансовых махинациях?

– Моя работа, а главное – моя тюрьма меня многому научили. Сейчас я бы не попался.

– Теперь мне понятны истоки вашей наблюдательности. Жизнь заставила вас быть наблюдательным. Теперь попробуем вот что.

Оберштурмбаннфюрер вытащил из кармана коробок спичек и положил его на стол. Выдвинув ящик стола, он вынул из него и положил на стол пистолет «вальтер», затем, немного покопавшись, выудил старый потертый портсигар, десяток патронов, среди которых было несколько больших – от крупнокалиберного пулемета. Затем на столе оказались какие-то шурупы, болты… Для немца, пусть даже прибалтийского, подобный хаос совершенно невозможен.

Таврин с видимым равнодушием наблюдал за стараниями начальства. Экзамен закончен, самое время, чтобы навести порядок на рабочем столе. Вот сейчас сгребет в одну кучу все лишнее и выбросит в мусорную корзину. Но неожиданно начальник лагеря распорядился:

– Отвернитесь.

Таврин молча повиновался. Что за новость, уж не собираются ли его пристрелить в затылок?

– И ответьте мне вот на какой вопрос: что вы видели на столе и в каком порядке лежат эти вещи?

– Четыре патрона от крупнокалиберного пулемета лежат все вместе рядом с вашей правой рукой. Пять патронов с трассирующими пулями с зеленой маркировкой разложены веером чуть выше. Коробок спичек лежит в центре стола, короткой стороной к вам. Рядом портсигар, длинной стороной он направлен в окно. Восемь шурупов лежат горкой. Шесть болтов выложены дорожкой. Вы неосторожны, господин оберштурмбаннфюрер, пистолет взведен. А что, если мне вздумалось бы его выхватить и направить на вас?

– Однако… Повернитесь.

Таврин немедленно подчинился и, посмотрев на предметы, разложенные на столе, остался доволен своей наблюдательностью. Пистолет уже благоразумно был спрятан в ящик стола.

– А вы молодец. Если бы я не был знаком с вашим личным делом, то подумал бы, что вы прошли серьезную подготовку в русской разведшколе. Впрочем, русский разведчик вел бы себя более благоразумно. – Оберштурмбаннфюрер небрежно смахнул весь хлам в выдвинутый ящик стола. – Пройдете трехмесячную подготовку у нас, а потом вас отправят в лагерь «Предприятия „Цеппелин“. Надеюсь, что вы будете полезны Германии и фюреру. А я со своей стороны напишу вам рекомендательное письмо. Что поделаешь, в наше время без протекции никак нельзя. – Широко улыбнувшись (Таврин никогда не видел его в таком хорошем расположении духа), он добавил: – Должны же знать о ваших способностях те, кому это положено знать по службе.

Перешагивая порог кабинета Генриха Гиммлера, Вальтер Шелленберг ощутил легкое волнение. Несмотря на просторный кабинет, каков и должен быть у одного из высших руководителей рейха, обставлен он был довольно скромно: длинный стол, за которым проводились совещания; шесть стульев, поставленных вдоль стен; в углу старомодный шкаф, в котором плотно стояли книги (предпочтение отдавалось немецкой классике и мемуарной литературе). Камин, выложенный зеленой изразцовой плиткой, рядом с камином возвышалось глубокое кресло. Обращала на себя внимание огромная картина, висящая напротив двери, – яркими сочными красками были нарисованы горы, к подножию которых притулилась небольшая деревушка с черепичными крышами, через деревушку проходила широкая, слегка петляющая дорога, терявшаяся в межгорье.

Этот незамысловатый пейзаж так и дышал покоем и безмятежностью и несколько смягчал казенный аскетический вид кабинета. С первого взгляда было ясно, что это полотно работы какого-то выдающегося