Увидев вошедшего Илью, Абрам вышел из-за шлифовального круга и, всплеснув руками, воскликнул:

– Посмотрите на этого человека! Ведь это и есть мой двоюродный брат?! Что же такое должно было произойти, чтобы он пришел ко мне в гости? Может быть, он принес мне хороший камень?

Кузены обнялись. На висках у Абрама за эти годы появилась густая седина, так что внешнее благополучие могло оказаться просто ложным, война обязательно прошла и через его мастерскую.

– Знаешь, ты угадал. У нас с тобой будет время, чтобы посидеть и потолковать, а пока давай взгляни-ка сюда.

Приоткрыв бархатную коробочку, в которой лежал алмаз, Горовой протянул ее Абраму. Его кузен был из тех людей, которых трудно чем-либо удивить, однако даже он крякнул от изумления.

– Ах как хорош! Более совершенный камень трудно даже представить. Это и есть тот самый «Султан»?

– Да.

– Кажется, он достался тебе от отца? – внимательно посмотрел Абрам на брата.

– Все так.

– Не в укор тебе будет сказано, но почему ты его раньше не показал мне? – мягко упрекнул Илью кузен.

– Случая как-то не представлялось.

– И что ты хочешь с ним делать… Продать?

Горовой отрицательно покачал головой.

– Через несколько дней я отправляюсь в Ялту.

– О! – уважительно протянул Зальцер. – Вижу, что мой брат хорошо устроился.

Горовой усмехнулся:

– Надеюсь, что это так… Я хочу, чтобы алмаз полежал у тебя некоторое время. У меня какое-то нехорошее предчувствие, а когда все утрясется, я его заберу.

Зальцер задумчиво покачал головой:

– Значит, ты хочешь, чтобы я его припрятал?

Заметив в глазах кузена алчный блеск, Горовой твердо предупредил:

– Только не надо уговаривать меня продать алмаз. Этот камень не предмет торга. Я отдаю тебе его на хранение.

Абрам Зальцер печально вздохнул.

– Оставь мне хотя бы надежду, что когда-нибудь ты захочешь продать его за приличные деньги.

Горовой усмехнулся:

– Хорошо. Обещаю, что если я кому-то и продам этот алмаз, так только тебе.

Абрам Зальцер открыл сейф, где держал самую дорогую продукцию, и бережно уложил в нее коробочку с алмазом.

– Это хорошая новость, за это стоит выпить. – Захлопнув дверцу, он продолжил: – Отсюда твой «Султан» никуда не денется. А теперь давай расскажи немного о себе. У меня есть хороший французский коньяк.

Небрежно надорвав пачку, Степан Иванович Куприянов вытряхнул на стол папиросы «Беломорканал». Едкий запах табака мгновенно распространился по крохотной комнате, шибанул по мозгам.

Папиросы лежали горкой, сваленные друг на друга, образовывая при этом замысловатое инженерное сооружение. Степан Иванович взял со стола серебряный портсигар, нажал на крохотную затертую кнопочку и откинул крышку. На внутренней стороне портсигара красивым почерком была выгравирована надпись: «Подполковнику Куприянову от Лаврентия Павловича Берии». Вот так коротенько, почти фамильярно. Берия тогда даже не пожелал нужным вписать свое воинское звание и прочие регалии. Но так оно теплее.

Портсигар был изящен, тонкой работы, какие могли делать только в старое время. Коллекционеры назвали бы его раритетом. Но даже и без этого портсигар Куприянову был весьма дорог. Степан Иванович не расставался с ним никогда, считая, что эта вещица приносит ему удачу. Если повнимательнее вникнуть в нелегкие этапы его жизненного пути, то, очевидно, так оно и было в действительности. И самое главное везение заключалось в том, что он до сих пор оставался в живых!

От портсигара Степан Иванович не пожелал избавиться даже после того, как Лаврентий Павлович Берия официально был объявлен врагом народа и агентом сразу всех империалистических держав, а демонстрировать подобные подарки в то непростое время означало накликать на себя большое лихо. Наиболее осмотрительным поступком в его положении было бы забросить портсигар с высокого моста в какую-нибудь мутную пучину, но Степан Иванович, пренебрегая осторожностью, продолжал носить его с собой. Он только поглубже прятал портсигар в карман брюк и извлекал его на свет только в том случае, когда оставался в одиночестве.

В нынешнее время за такую надпись к ответственности уже не привлекают. Берия, а вместе с ним и вся прошедшая эпоха опасности уже не представляли, теперь это была история. В Кремле уже десять лет сидел генсек с густыми черными бровями. Но даже сейчас Степан Иванович не спешил никому показывать портсигар по той простой причине, что подарен он был подполковнику Куприянову, в то время как его нынешняя фамилия была иная – Зиновьев. И у любого, кто прочитал бы эту дарственную надпись, невольно могли возникнуть неприятные вопросы. А отвечать на них Степану Ивановичу очень не хотелось.

Бережно, стараясь не вытряхнуть табак из тонкой бумаги, он принялся закладывать папиросы за узенькую резинку, почерневшую и свалявшуюся от времени. Она выглядела такой же старой, как и сам портсигар. Но менять ее Степан Иванович не торопился, пусть все останется так, как есть. Каждая вложенная папиросина закрывала кусочек надписи, и скоро на виду оставались только четыре последние буквы. Подумав, Павел Александрович Зиновьев закрыл папиросами и их.

Вот ничего более и не осталось от прежнего Куприянова.

Порой Степану Ивановичу казалось, что прежняя его жизнь прожита кем-то другим, а он был всего лишь ее невольным свидетелем. В НКГБ служил кто-то другой, очень похожий на него, затем все этот же, очень хорошо знакомый ему человек, был спецкурьером в группе «Три толстяка».

Алмазов тоже никаких не было…

Зиновьев со щелчком захлопнул портсигар.

Дудки! Алмазы были и есть.

Куприянов даже знал, где они лежат. Впрочем, как же не знать, если он сам их лично туда и припрятал.

Степан Иванович усмехнулся своим мыслям. По большому счету его можно было считать везунчиком. Ведь за все эти годы так никто и не заподозрил, что под фамилией Зиновьев прятался бывший сотрудник органов госбезопасности подполковник Куприянов.

Первое время после побега Степан Иванович вздрагивал от каждого шороха. Особенно сильно страх подступал по ночам, вместе со сновидениями, он цепко хватал его за душу и не отпускал до тех самых пор, пока не изматывал всего. Оставлял только под утро, когда не было более сил чего-то бояться. Остаток ночи уснуть он уже не мог, так и приходилось подолгу лежать с открытыми глазами.

Волнения улеглись только на третий год, а еще через пару лет Степан Иванович иной раз ловил себя на том, что сам стал понемногу подзабывать свое прежнее имя. Выдавливая из себя подполковника Куприянова, он вдруг с удивлением заметил, как на освобождающееся место охотно вживается Зиновьев Павел Александрович, мужик с хитрецой, очень прижимистый, с природной крестьянской смекалкой, и оставалось только удивляться, откуда что берется.

Перерождение было столь стремительным, что застало врасплох самого Куприянова, и, почесывая затылок, он с удивлением всматривался в произошедшие перемены. Этот Зиновьев мужичок был еще тот, прекрасно видел, где что плохо лежит, и при случае способен был бы спереть из колхозного амбара, безо всякого зазрения совести, мешок муки, который мог обменять на восьмидесятиградусный первач.

Чего же тогда говорить о контейнере, полном алмазов!

Странное дело, но метаморфозы, происходившие в его личности, совершенно не тревожили Куприянова.