– В общем, да, вы правы. В молодости мне однажды довелось встретиться с ним в гостях. За все время обеда он почти рта не открывал, только под конец произнес: «Десерт был изумительный».

Джекки разлил остатки вина из бутылки себе и Мари и знаком велел официанту принести новую.

– Как ты оказался на обеде вместе с Томасом Манном? – полюбопытствовала Мари.

– Ах, это долгая история. Раньше я частенько бывал в литературных кругах. – И бросив взгляд на Давида: – Одно время сам подумывал стать писателем.

– А что помешало? – спросила Сильви.

– Что мешает всем планам? Жизнь. – Джекки засмеялся, и все за столом тоже засмеялись.

Официант принес новую бутылку, показал Джекки этикетку. Тот быстро взглянул на нее и в знак согласия небрежно махнул рукой.

– Вы что-нибудь опубликовали? – спросила г-жа Ребман.

– Ты, – поправил ее Джекки. – Как посмотреть.

Он взял у официанта пробный бокал, с видом знатока продегустировал вино и кивком дал добро. К своей последней фразе он не вернулся, и Давид облегченно вздохнул.

Но Мари продолжила:

– И что же ты написал?

Джекки отхлебнул изрядный глоток и посмотрел на Давида.

Когда-то Давид слыхал, что в самые страшные минуты человека иной раз охватывает спокойствие. Пассажиры молча держатся за руки, когда у самолета отказывают двигатели и он беспомощно падает в бурные воды Атлантики. Пациенты спокойно выслушивают результат гистологического исследования, который выносит им смертный приговор. Именно так Давид чувствовал себя в эту минуту. Был совершенно спокоен.

Джекки наконец ответил, по-прежнему глядя на Давида:

– Нечто вроде Давидова романа.

Ну, говори же, думал Давид. И покончим с этим.

– Только я писал далеко не так хорошо. – Джекки ухмыльнулся и поднял бокал.

Помедлив, Давид поднял свой.

Мари ненавидела витринные манекены. Она знала массу более удачных способов показать одежду, не натягивая ее на куклу в рост человека. И тем не менее стояла в витрине «Корифея», одевала манекен. Так хотела хозяйка бутика, Габи Йорди. «Может, это и не очень художественно, но художественность мне в данный момент не по карману. По нынешним временам весь расчет на солидных покупательниц, далеких от экстравагантности. А им хочется видеть, как замечательно платье сидит на фигуре. К художественности мы вернемся, когда кризис минует».

Габи Йорди – лучшая клиентка Мари. И возражать ей – себе дороже. Лучше считать это лишним аргументом в пользу решения расстаться с профессией декоратора.

И Мари уныло совала негнущиеся руки манекенов в рукава, а негнущиеся ноги – в брючины, стараясь игнорировать двусмысленные взгляды прохожих мужчин. Это вторая причина, по которой она разлюбила свою профессию: не очень-то приятно выставлять себя на обозрение. У других клиентов можно хотя бы на время работы закрыть витрины шторами. Но не в «Корифее». Габи Йорди считала процесс оформления частью рекламы.

Вот только что кто-то постучал по стеклу. Сперва Мари прикинулась, что не слышит. Но стук повторился. И в конце концов она все-таки оглянулась. Джекки, новый приятель Давида. Он кивнул на бар напротив и жестом показал: дескать, пойдем выпьем. Она отрицательно покачала головой. Он показал на свои часы, на цифру семь. А когда она опять ответила отказом, наморщил лоб, склонил голову набок и по-щенячьи просительно сложил руки на груди.

Мари смягчилась и выпила с ним по бокальчику. Джекки развлекал ее историями из своей жизни в Кении.

– В тысяча девятьсот шестьдесят третьем, незадолго до провозглашения независимости, там прошел слух, что кенийцы устроят кровавую баню экспатриантам, то бишь англичанам, проживающим в стране. И я спросил у своего боя, неужто он в самом деле сможет поднять на меня руку. Парень пришел в ужас. «No, Massa, I could never kill you. I will kill neighbour. And boy of neighbour will kill you».[19]

После Давидовых чтений в Городском театре Джекки появлялся везде и всюду. В «Эскине», куда Давид снова частенько захаживал, Джекки иной раз оспаривал у Ральфа роль единоличного верховода. Давид все чаще приводил его с собой, хотя Мари было бы куда приятнее поужинать с ним вдвоем. И снова и снова он звонками поднимал их с постели и не отставал, пока Давид не надевал брюки и не спускался вниз, чтобы одолжить ему денег. Где и на что Джекки живет, никто понятия не имел. Но он вечно сидел без денег. Временный кризис, как он постоянно твердил.

Поначалу Мари находила его забавным. Однако в последнее время он стал действовать ей на нервы. Не в пример Давиду. Тот смеялся над всеми Джеккиными присказками, даже если слышал их не впервые. Никогда не позволял Джекки расплачиваться, хотя тот порой, пусть и не очень решительно, делал такие поползновения. И присутствие Джекки как будто бы никогда ему не мешало.

«Считай его амулетом, – однажды сказал Давид. – Он принес нам обоим удачу».

– Он же только что получил двадцать тысяч.

– Ну, я бы не сказала, что только что. Слава богу, два месяца назад.

– А сколько он заработал на чтениях? – Эвердинг открутил крышку новой банки и отвернул наружу края бумаги, которая, словно крахмальный пластрон, укрывала табак.

– Около пятнадцати тысяч, круглым счетом тридцать выступлений по пятьсот евро, – сообщила Карин.

– Тридцать пять тысяч за два месяца.

– Это немало. Но книг тем временем было продано приблизительно вдвое больше.

Эвердинг выковырял щепотку табака из плотно утрамбованного содержимого банки.

– На что он будет жить, если начнет новую работу и на чтения не останется времени?

– Давид переехал, купил кой-какую мебель, гардины и прочее, необходимое для новой квартиры. Позволил себе приобрести некоторые вещи, о каких давно мечтал, одежду для выступлений. Он вовсе не шикует.

Зажав в щепотке табак, Эвердинг тщательно закладывал его в шершавую головку бриаровой трубки.

– Сорок тысяч евро – это около шестидесяти тысяч франков. Сколько тамошний официант зарабатывает в год?

Карин начала закипать.

– Почему он должен жить как официант, если имеет доход успешного писателя?

– А чтобы не отвыкнуть. Не все коту масленица, придут и плохие времена. – Большим пальцем Эвердинг утрамбовал табак и потянулся за зажигалкой.

– Не думать о плохих временах – привилегия юности. – Карин наблюдала, как он изрыгает клубы дыма, точно паровоз миниатюрной железной дороги.

Наконец Эвердинг откинулся на спинку кресла, посасывая трубку с таким видом, будто раскурил ее как минимум на ближайшие несколько лет.

– Тридцать тысяч? – спросил он, словно успел запамятовать точную сумму.

Карин Колер кивнула.

– Обычно я подобных вопросов не задаю, но, имея дело с таким молодым автором, несешь определенную ответственность. Что он намерен с ними делать?

Карин пожала плечами.

– Может, хочет куда-нибудь вложить. Наши гонорары процентов не приносят.

Эвердинг глубоко вздохнул.

– Ну ладно. Только скажи ему, что это последний раз до весеннего расчета.

Карин встала, однако Эвердинг знаком попросил ее остаться.