– Круче просто не бывает! – поддакнула Флора.

– Больше вопросов не имею!

И вот наступила пора прощаться с кентаврами и с моей дорогой Флорой. Признаюсь, что когда я осознал, что возможно никогда их больше не увижу, к горлу подступил ком, а в груди тоскливо защемило. Я и мои спутники крепко пожали руки кентаврам. А Пустынная Фиалка, так просто разрыдалась, никого не стесняясь и крепко сжала меня в своих могучих объятиях.

– Как же, как же? – протягивала она к небесам руки. – Как же такое могло произойти? Я расстаюсь с тобой, Супермужчина! На кого я тебя оставляю?

Слезы защипали и мои глаза.

– Не печалься, Флора, – сказал я дрогнувшим голосом. – Я уверен, что расставание не будет долгим. Мы еще увидимся. Еще скрепим нашу встречу крепкими объятиями и дружеским застольем.

– Я назову сына в твою честь, когда он родится! – воскликнула амазонка. – Он будет мне напоминать о тебе, благороднейший из людей.

Так вот мы расстались. И долго еще стояли кентавры и Флора, смотрели нам вслед и махали руками.

А мы ступили на горную тропу. Отряд наш состоял из пяти человек кентавра. Трое мужчин и две женщины. Геркулес взвалил на свою могучую спину всю поклажу, которой нас снарядили во Флоринополе амазонки, и мы пошли вперед.

Умный в гору не пойдет, умный гору обойдет. Это сказано не про нас. Мы пошли прямо в гору, которую должны были перевалить. Не прошло и часа, как весь мой прежний восторг улетучился. Больше меня не вдохновляло синее небо, золотые облака, белоснежные верхушки гор. Я даже перестал напевать песню о том, что лучше гор могут быть только горы, и том, что можно свернуть обрыв обогнуть, но мы выбираем трудный путь, опасный, как военная тропа. Да, я бы сейчас с огромным удовольствием выбрал бы другой путь, поровнее, и чтобы не надо было никуда подниматься.

Мы шли, шли, шли и еще раз шли, а дороге, казалось, не было конца. В пору было запеть песню о том, что вместе весело шагать нам на гору, нам на гору, но почему-то уже не пелось, а пыхтелось.

Наташа шла рядом и тоже пыхтела. Видок у нее был намного лучше прежнего. Во Флоринополе я выпросил для нее одежду, обувь и украшения. Теперь никто не мог принять ее за мою рабыню. Она щеголяла в короткой светло-голубой тунике, расшитой по краям золотым орнаментом. Туника чертовски шла к ее глазам. Стройные загорелые ножки Наташи были теперь обуты в шикарные кожаные сандалии, волосы прибраны серебряными ремешками. Что за красавица! Жизнь отдать не жалко. Настоящая амазонка. Я рядом с ней в длинной хламиде выглядел более чем нелепо. Мы были словно с разных картин.

Зато Диоген не отходил от Наташи ни на шаг, путался у меня под ногами и все время развлекал ее историями про свою жизнь. Что и говорить, рассказывал он увлекательно и смешно, Наташа часто хохотала, а я шел рядом и злился. Блин! Купидон оказал мне медвежью услугу, заставив философа влюбиться в мою избранницу. Я никак не мог от него отделаться и остаться с Наташей наедине и поговорить с ней о своих чувствах. Вот и сейчас он шел и рассказывал очередную историю про себя:

– Всю мою жизнь, дорогая Наташа, я страдаю через женщин. Женщина, а скорее всего это была гулящая женщина, породила меня на свет, полный жестокости и страданий, а потом бросила меня у ворот храма Бахуса. Так началась моя полная страданий и лишений жизнь. Подобрал меня Сосикрат. Это был бедный горшечник, чья жена Дуридия была абсолютно бесплодна и не могла родить даже от соседей. Люди они оказались не добрыми и еще младенцем посадили меня за гончарный круг, за которым я провел без малого десять лет. Вот тогда-то, глядя на играющих, на улице детей, я и задумался о смысле жизни и стал постигать философию. Что ж, говорил я себе, пусть они играют и бегают себе на здоровье. Ничего в этом хорошего нет. Рано или поздно все они сполна испьют чашу страданий, какие может принести улица. Кто-то переломает ноги, свалившись, перелезая забор чужого сада. Кто-то утонет в море или пруду, кого-то пристукнет палкой злобный прохожий или забодает вырвавшийся на свободу бык, иных растерзают бродячие псы. Мне же все это не грозит, раз я надежно укрыт стеной своего двора. Кончилось тем, что на меня упала покосившаяся крыша мансарды, под которой я мял глину, и только чудо спасло мне жизнь. Хотя три года я пролежал недвижим.

– Кошмар! – искренне посочувствовали Диогену слушатели.

– Ничуть! – возразил философ, утирая с лица выступивший пот. – Это была для меня большая удача. Теперь мне не надо было работать. Я просто лежал в тени кипариса и размышлял. Правда, мои приемные родители через год отнесли меня к храму, к тому самому, где я был ими подобран. Но и это тоже меня только обрадовало. Они мне не нравились. Кормили плохо, вина и вовсе никогда не давали. Я зажил при храме. Каждое утро жрецы выносили меня на порог, укладывали на землю, и добрые прохожие подкармливали меня объедками, но чаще всего угощали вином, ибо это главная жертва, каковую приносили в храм к богу виноделия. Тогда-то я и пристрастился к вину и очень скоро просто не мог без него жить.

– Чем раньше человек пробует вино, тем больше он подвержен риску стать алкоголиком, – заметил я, прерывая рассказ Диогена.

В ответ на это Диоген тут же достал из-за пазухи глиняную флягу, которую опустошал к каждому вечеру, отхлебнул из нее и печально посмотрел куда-то вдаль.

– Что же было дальше? – нетерпеливо спросила Наташа, и ее любопытство мне не очень понравилось.

– Что было дальше? – Диоген еще разок отхлебнул из фляги. – Однажды, в день Бахуса, когда я лежал совершенно пьяный и еле ворочавший языком, и бродячие псы мочились на меня, как на последнее существо в этом мире, один богато одетый прохожий пожалел меня, и спросил, не тяжело ли мне вот так жить.

– Нисколько, – ответил я, с трудом приоткрыв глаза. – Вот рождаться на свет было, куда тяжелее, потому что у матери моей были уж очень узкие бедра. Наверно не легко будет и умирать, сознавая, что впереди меня ждет новая жизнь и новые роды.

Прохожий удивился и спросил, что бы он мог для меня сделать.

– Отойди в сторону, – ответил я ему. – Ты загораживаешь мне солнце. И встань с подветренной стороны, чтобы запах от твоих потных чресел, не бил мне в нос.

Прохожий этот оказался македонским царем Александром, который впоследствии чуть не завоевал весь мир, но где-то на краю света пропал без вести. Но тогда он был еще жив и сказал, что я самый мудрый