Бесконечная вертикальная поверхность. Он посмотрел по сторонам. Поднял голову вверх. Холодная бесконечность. Вниз он посмотреть не решился. Достаточно было того, что ледяная стена терялась вверху, создавая впечатление бесконечной. Или и в самом деле была бесконечной?

Он бы просто не вынес зрелища бездонной пропасти. Он и так еле держится там, где ничто не может удержаться.

Он удивился. Посмотрел на свои руки. Его пальцы пронзили ледяную корку и удерживали тело, как крючья.

Странно, он не чувствовал своего веса. Или это его пальцы потеряли чувствительность на морозе? Он ведь целый день провел на морозе… Целый день. День, день, день…

Странное слово. Совершенно бессмысленное. Словно звук падающих ледышек. День. Никакого смысла.

Все теряет смысл перед безумной бесконечностью заледеневшей скалы.

Он висит уже бесконечно долго. Его пальцы скоро станут частью ледяного панциря, его тело, тесно прижимающееся ко льду, тоже превратится в ледышку. Нелепый крохотный нарост на сверкающей поверхности льда.

Он попытался пошевелить пальцами. Бесполезно. Он дернул руку. Лед отпустил. Он вскрикнул и замер в ожидании рывка, напряг пальцы левой руки. Ничего. На одной руке он висел так же надежно, как и на двух.

Правой, освободившейся рукой, он дотронулся до своего лица и не почувствовал прикосновения. Только что-то легонько звякнуло. Льдинка о льдинку.

Появилась шальная мысль, что он повис вовсе не на стене. Он лежит на бесконечной ледяной равнине. И тогда нужно просто встать. Вырвать изо льда левую руку и встать.

– Попробовать встать? – спросил он у себя.

– Попробуй.

– Хорошо, – он потащил руку на себя.

Пальцы медленно, с тихим скрипом пошли наружу. А он снова ничего не почувствовал. Не то, чтобы тело совсем перестало ему подчиняться. Оно… Оно именно подчинялось, тщательно выполняя мысленные команды. Он управлял своим телом, но перестал быть его частью. Сознание его находилось в теле, будто водитель в машине.

Он высвободил левую руку. Легкий шелестящий звук. Еле слышный. Стал чуть сильнее. Еще немного. Еще.

Странно.

Никого нет вокруг. Он один на этой равнине. Или все-таки стене?

Перед его глазами медленно проплыла трещина. Подо льдом началось неторопливое движение трещин и морщин. Вверх, мимо его лица.

Странно.

Потом медленно пришла мысль – он падает. Все-таки он висел на скале, и вот теперь, потеряв опору, с каждым мгновением ускоряется. Вниз, в бездонную пропасть.

Рука ударилась в ледяную стену и бессильно отлетела в сторону. Звон.

Он ударил снова, сильнее. Словно по колоколу. В глубине льда зародился гулкий тягучий звук.

Еще удар. Он не чувствовал ни боли, ни самого удара. Взмах, колокольный звук. Бессмысленно.

Трещины скользили все быстрее и быстрее.

Он ударил изо всех сил. Брызнули осколки льда. Он вскрикнул, потому что это были не осколки покрывшей скалу корки, а его пальцы. Его пальцы разлетелись на сотни кусочков, а он не почувствовал боли.

Скорость нарастала. Он закричал.

– Ты чего орешь? – спросил женский голос.

– Падаю, – он повернул голову на голос и закричал снова.

Это она, первый человек, которого он убил. Та, которую он оставил лежать на полу ресторана в новогоднюю ночь, та, которая пыталась его убить.

– Падаешь! – насмешливо сказал кто-то справа, – Он падает! Ты понял, он у нас падает! Какая трагедия! Падает сам Александр Гаврилин!

Гаврилин… Это его фамилия. Точно, его.

Гаврилин повернул голову.

– Клин?

– Узнал, – Клин покачал головой, на измазанном кровью лице появилась улыбка, – только недавно виделись.

К щеке прилипли крошки. На широко раскрытых глазах лежала пыль.

– Не нужно кричать. Мы ведь не кричим.

– Мы не кричали даже тогда, когда ты нас убивал, – Гаврилин узнал этот голос не оглядываясь. Музыкант.

– Мы даже не обиделись, – сказал музыкант.