погубившие моего дядю, поступили из России, то я могу сделать вывод о том…

– Что я русский шпион? Какая чушь!

– Вы выполняли какие-нибудь поручения Сильверстоуна?

– Да, но всего один раз.

– Что это было за поручение?

– Я полагаю, что вы не имеете права меня допрашивать, – холодно заметил Вульф, – так что отвечаю вам лишь потому, что хочу способствовать выяснению истины. Доктор Сильверстоун просил меня заехать в один дом по улице Флорианц и взять у швейцара приготовленный для него конверт.

– Значит, это были именно вы! На этой улице жил мой дядя!

– Пусть так, но что из всего этого следует?

Лейтенант уже настолько вошел в образ обличителя, что почувствовал даже некоторое разочарование оттого, что все так быстро и легко подтвердилось. Вот если бы этот русский начал вилять, хитрить, запираться…

– Из этого следует, что вы являетесь сообщником Сильверстоуна и помогли ему опорочить и погубить полковника Фердинанда Фихтера!

– Не сходите с ума, лейтенант!

– Что? Я вызываю вас на дуэль!

– Какого черта! Да ведь вы сами не верите в то, что говорите и в чем меня обвиняете!

– Вы трусите?

– Вам не терпится меня убить?

– А, значит, вы действительно трусите… Жалкий русский ублюдок!

– Заткнись, напыщенный австрийский скот!

Они сошлись посреди комнаты, тяжело дыша и с ненавистью глядя друг на друга. Сгустилась свинцовая пауза.

– Я принимаю ваш вызов, – первым сказал Вульф.

– Прекрасно. В таком случае сейчас к вам поднимется мой секундант – корнет Хартвиг.

– Это еще зачем?

– Вы обговорите с ним условия дуэли.

– Да какие, к черту, условия, если я даже стрелять не умею! – неожиданно вырвалось у Вульфа.

Лейтенант, уже собиравшийся удалиться, удивленно замешкался, и впервые за весь разговор в его озлобленном взоре мелькнула искра чего-то человеческого. Он заколебался, хотел было что-то сказать и вдруг резко погасил эту искру, отчеканив ледяным тоном прощальную фразу:

– Значит, заодно он научит вас обращаться с револьвером!

Однако, уже покинув номер и шагая по коридору, Фихтер вдруг почувствовал, что не только недоволен своими действиями, но даже испытывает какое-то омерзение. И не к противнику, а к самому себе!

Переговоры с корнетом Хартвигом не отняли много времени. Уже через десять минут они договорились обо всем, и корнет гордо покинул номер, презрительно хлопнув дверью.

«Вот и сбылись мои неясные ожидания, – подумал Вульф, вздрогнув от этого наглого хлопка, – случилось нечто неожиданное и страшное. Наверное, мне действительно следовало уехать раньше… Впрочем, теперь уже поздно об этом говорить!»

Нет, какого черта! – он не трусит, тем более что эти австрийские кретины уже вывели его из себя.

Ну что ж, если завтра дуэль, то остается только уподобиться Владимиру Ленскому и написать прощальное письмо. Вульф тяжело упал на стул и взялся за перо. У него есть только один адресат, к которому бы хотелось обратиться накануне возможной смерти…

«Милая Эмилия!»

Странно, но эта женщина вызывает в нем чувства, напоминающие узкую дорожку лунного света – серебристо-загадочную и трепетно-бесконечную. А ведь на сцене Эмилия совсем иная – жгучая, страстная, обжигающе-упоительная. Впрочем, только он видел ее глаза в полутьме фиакра, только он поражался ее безмолвному спокойствию…

«Драгоценная моя Эмилия! Простите за фамильярный тон, однако то, что я имею честь сообщить Вам дальше, многое искупит. Видит Бог, это мое прощальное письмо, и мы никогда уже больше не встретимся…»

Как мелодраматично и пошло звучит последняя фраза, однако это истина, от которой никуда не деться.

«… Завтра мне предстоит дуэль с Вашим неугомонным поклонником, который намедни нагрянул ко мне, осыпав совершенно дикими и нелепыми обвинениями. Он заявил, что считает меня русским шпионом, повинным в смерти его дяди, хотя об истинной причине его ненависти ко мне нетрудно догадаться. Наверное, страсть, которую Вы у него вызываете, окончательно помрачила его рассудок – ну да Бог ему судья.

Дуэль состоится наутро, в Венском лесу, и мне почему-то кажется – нет, я почти уверен в том, что мирный исход невозможен. Не знаю, что Вы будете вспоминать обо мне, да и будете ли вообще вспоминать, но сам я счастлив уже оттого, что между нами был тот последний вечер, когда Вы позволили мне…»

Стоит ли напоминать о том, что сама женщина может посчитать минутной слабостью? Будет ли это