подставили, независимо от того, как поступите с мальчишкой. Я к этому никакого отношения не имел, так же как и к Алексу, и вы знаете, что это правда. Я умываю руки. Смываюсь прямо сейчас, и не стоит делать вид, Стратос-дорогуша, что тебе будет грустно со мной расстаться». Вот так он и сказал, каким-то дурацким голосочком — не могу даже описать.

— Не волнуйся, я уже имела удовольствие с ним пообщаться. И что же ответил Стратос?

— Он сказал: «Все равно тебе от них никакой пользы не будет, они еще слишком горячи. Пока что ты не сможешь от них избавиться». А Тони говорит: «Знаю. Можешь на меня положиться, я буду осторожен», — а Стратос как-то противно захохотал и сказал: «Еще бы! Я на тебя положусь так же, как на…»

Колин внезапно осекся.

— Ну и?..

— Да это просто такое выражение, — замялся Колин. — В общем… это сленг, я точно не помню. Означает, что он ему не доверяет… ну, ты понимаешь.

— А-а. Понятно. Давай дальше.

По мере того как мы поднимались все выше, ущелье расширялось. Теперь можно было идти рядом.

— Потом Стратос стал говорить, что Тони, мол, некуда податься, у него же нет денег, а Тони сказал: «Для начала можешь мне немножко одолжить». Тут Стратос заорал: «Шантажируешь?», а Тони ему: «Ну, ведь я многое мог бы порассказать. И лично я ничего существенного не натворил. Сам же знаешь, если я выдам сообщников, то превращусь в свидетеля обвинения».

— Смелый, однако, паренек, и с железными нервами, — чуть ли не с восхищением заметила я, — Подумать только, заявить такое старине Стратосу, когда за спиной, можно сказать, два свежих трупа, а на руках мальчик, истекающий кровью.

Колин улыбнулся:

— Да уж, море крови вытекло, хотя позднее оказалось, что рана-то пустяковая. Ну так вот, я думал, Стратос озвереет от злости, но он, наверное, знал, что Тони ничего подобного не сделает, потому что отвечать ему не стал, а потом Тони захихикал в своей дурацкой манере и сказал: «Милый мальчик, мы же все равно собирались расставаться, так что давай поделим эти штуковины, и дело с концом. Где они?» На что Стратос ответил: «Когда я решу, что пришло время делиться, я тебе сообщу. И сбавь обороты, не стоит быть столь самоуверенным. Вспомни-ка Алекса». Тони говорит: «Имеешь в виду тот случай? Так я только помог потом, ко мне это дело никакого отношения не имело», а Стратос снова злобно хохотнул и говорит: «К тебе никогда ничего не имеет отношения. Ты бы предпочел вечно стоять в сторонке, словно червонная дама, и не марать своих изнеженных ручек, не так ли? Что ж, очень скоро ты их здорово запачкаешь. Надо все же закопать эту парочку. Так что придержи язычок».

— И это все?

— Тони в ответ засмеялся и сказал: «Бедняжки мои драгоценные, лучше я приготовлю кофе и сэндвичи к вашему возвращению с кладбища». А потом, — продолжал Колин, — мы подошли к мельнице. Я понял только, что это какое-то строение, потому что услышал скрип открывающейся двери, и они потащили меня наверх по ступенькам. Вот это было отвратительно — такая тряска.

— Совсем нелегко затащить безвольное тело по этой узкой винтовой лестнице.

— Да, для тела это очень неприятно, — весело заметил Колин. — Они достали откуда-то веревку, и один из них крепко связал меня. К тому времени Тони уже ушел. Я слышал, как он сказал: «На меня можете не рассчитывать. Я к этому делу не имел и не желаю иметь ни малейшего отношения. Если тронете его, окажетесь еще большими дураками, чем я думал». И ушел.

— Попросту умыл руки, — усмехнулась я.

— Да, наверное, но какую-то пользу он все-таки принес, потому что после его ухода разгорелись жуткие страсти, они принялись горячо спорить; женщина вдруг так закричала на них, а потом кто-то, кажется, заткнул ей рот рукой. Само собой, было темно, свой фонарь они включали на короткие промежутки времени и все время держались позади меня, чтоб я их не увидел. Когда Софья настояла на том, чтобы перевязать мне голову, она прикрыла лицо платком, так что мне видны были только ее глаза. Вымыла мне лицо и что-то приложила к ране. Она перестала кровоточить. Потом Софья вытащила этот жуткий кляп у меня изо рта, дала мне попить и заставила их сделать более удобный кляп. Все это время она плакала и, по-моему, пыталась меня утешить. Мужчины спорили шепотом, по-гречески. Наконец Стратос обратился ко мне по-английски: «Тебя оставят здесь, и мы тебя не тронем. Сбежать ты не сможешь, даже если освободишься от веревок. За дверью будут наблюдать, и тебя пристрелят на месте». Мне показалось, что он блефует, но проверить это я не мог — тогда но крайней мере. А позднее, когда я и вправду попытался освободиться, у меня ничего не вышло. — Он помолчал. — Вот и все. Потом они ушли.

— Если бы я только знала! Я ведь дважды проходила мимо этой мельницы, когда ты был там.

— Правда? Пожалуй, — рассудительно заметил Колин, — если бы там была всего одна мельница, ты бы сразу об этом подумала, но когда их там дюжины, и у всех крылья вертятся, и все стоят на виду, ты их даже не замечала. Понимаешь, что я хочу сказать?

— О да. «Похищенное письмо».

— Что-что?

— Рассказ Эдгара По. Классическое произведение о том, как лучше всего что-нибудь спрятать. Продолжай. Что же произошло на следующий день?

— Рано утром пришла Софья и накормила меня. Для этого ей пришлось развязать мне руки и вынуть кляп изо рта. Я попытался расспросить ее о Марке и умолял отпустить меня. Разумеется, она знала, что я стану спрашивать ее про Марка, но в ответ она лишь покачала головой и показала рукой в сторону гор. И при этом все прикладывала платок к глазам. В конце концов я ухитрился каким-то образом сообразить, что мужчины отправились в горы искать его при свете дня.

— Джозеф, по крайней мере, искал.

— Да, и обнаружил, что он исчез. Но мне этого, к сожалению, не сказали. Видишь ли, я, конечно, понимал, что, как только они убедятся, что Марк мертв, мне тоже будет крышка; но, когда снова пришла Софья, я больше ничего не смог от нее добиться. В ту ночь, когда она принесла мне еду, она вообще ничего не говорила. Взгляд у нее был испуганный, она словно онемела от страха. А вчера утром я узнал, что они решили убить меня. Это точно. Потому-то я и подумал, что Марк мертв.

Он говорил легко и непринужденно, с таким же успехом он мог бы обсуждать погоду. Пережитое больше не довлело над ним, сейчас он был счастлив и исполнен надежд. Несмотря на всю свою независимость, подумала я, он совсем еще ребенок.

Колин продолжал:

— Тогда я не продумал этого до конца, но сейчас, возвращаясь мысленно назад, кажется, понимаю, что произошло. Они жутко беспокоились насчет того, куда мог подеваться Марк; Джозеф, наверное, целых два дня рыскал по округе и не нашел никаких следов. Ты сказала, что он ходил и в высокогорные деревни, но и там ничего не обнаружил; и в Агиос-Георгиос, разумеется, ничего не происходило. Так что они решили, что могут считать Марка мертвым. Джозеф, пожалуй, прикончил бы меня без долгих раздумий, но с Софьей у Стратоса, наверное, возникли затруднения, да и Тони, возможно, был против — если он вообще снизошел еще хоть раз до этой темы. Вполне вероятно, он просто закрыл глаза на это и предоставил им самим разбираться.

— Возможно. Думаю, ты прав; по идее, они никак не могли тебя отпустить — Франсис сразу предположила, что они тебя убили. Что же случилось?

— Вчера еду принес Джозеф, а не Софья. Я услышал стук мужских ботинок по ступенькам и ухитрился перекатиться и взглянуть сквозь эти дыры в полу. Он был в своем критском одеянии, с ножом за поясом, винтовкой в одной руке и моей едой — в другой. Поднявшись на один этаж, он остановился, прислонил винтовку к стене и… помнишь эти квадратные посудины?

— Да.

— Так вот, он достал из кармана пушку и спрятал ее за одной из посудин.

— Пушку? Ты имеешь в виду пистолет?

— Ну да.

Рука его скользнула под овечью шкуру, и он вытащил оттуда устрашающего вида пистолет. Затем