Несмотря на то что я хорошо знала это место, мне понадобилось некоторое время, чтобы сориентироваться. Пришлось плясать «от печки» — от лощины, затем я перевела взгляд на скалу, где находился ключ наяды… да, там виднелось углубление, казавшееся отсюда таким неправдоподобно маленьким, где и располагалась поросшая цветами небольшая площадка. Пастушья хижина должна быть в глубине этой площадки, отсюда ее не видно. А уступ…

Тут я растерялась. Уступ мог находиться по меньшей мере в полдюжине мест, но общее направление я выбрала правильно и продолжала наблюдать, терпеливо и внимательно, еще минут шесть.

Ничто даже не шелохнулось. Никакого движения, ни белых бликов, ни внезапной вспышки стекла или металла. Ничего.

Конечно, проверка была далеко не удовлетворительной, но пришлось этим ограничиться. Еще минуту-другую я продолжала наблюдать, затем повернулась и поспешила назад. Удивительно, но над всеми моими чувствами, даже над желанием побыстрей отыскать Марка, сейчас доминировал страх — возможно, иррациональный, но от этого не менее сильный, — что Колин каким-то непостижимым образом мог снова исчезнуть, пока меня не было. Но нет, он был на месте, сидел под кустом. Увидев меня, он поднялся; лицо его выражало нетерпение.

Я покачала головой.

— Никаких сигналов. Честно говоря, так я и думала. Они наверняка пошли к яхте. Так что мы отправимся за ними, и лучше бы поспешить, потому что я должна вернуться.

— Послушай, тебе совсем не обязательно мучиться и тащиться туда. Я и сам справлюсь, — сказал брат Марка.

— Вполне возможно, но я иду с тобой. Во-первых, у меня куча информации, которую Марку следует узнать, а во-вторых, даже Джозеф лишний раз подумает, прежде чем застрелить тебя на моих глазах.

— Ладно, — смирился Колин, — только я пойду впереди. Палкой я смогу расчищать нам дорогу. И отдай мне свою сумку — хорош бы я был, если бы позволил тебе ее тащить.

— Спасибо.

Я покорно подчинилась и двинулась вслед за ним по тропинке, продираясь сквозь деревья.

Он шел довольно быстро. Казалось, с каждой минутой он все больше приходил в себя и, судя по всему, стремился лишь к одному — поскорей отыскать своего брата и послать подальше остров Крит. И я его не винила.

— Зачем ты пела? — поинтересовался он через плечо.

— Пела что? Я даже не помню, что я там пела.

— «Люби меня нежно».

— В самом деле? Ах да, кажется, так.

— Немудрено, что Марк не показался! — смеясь, заметил он.

Такой грубости, учитывая его юный возраст, я от него не ожидала. Я почувствовала, как кровь приливает к моим щекам.

— Что ты имеешь в виду?

— Марк ужасно правильный. Все, что мелодичнее «Воццека»[7] или чьего-то там концерта для трех пивных кружек с фаготом, для Марка просто не существует. И для Чарли тоже, только она этим кичится — она ж у нас важная птица, в Королевской академии театрального искусства учится. Чарли — это моя сестра Шарлотта. А мы с Джулией — она по старшинству сразу за мной идет — любим поп-музыку. А Энни медведь на ухо наступил.

— Вот как.

— Твои вкусы несколько старомодны, ты не находишь?

— Наверное. Но послушай, я же умираю от любопытства, хочу узнать, что же с тобой случилось. Надеюсь, ты мне расскажешь, и мы сможем разобраться во всем еще до того, как отыщем Марка.

Итак, задыхаясь от быстрой ходьбы, он поведал мне свои обрывочные воспоминания, пока мы с трудом тащились вверх вдоль оврага.

Когда раненый Марк свалился с тропинки, Колин бросился было к нему, но его тут же оттащили назад Стратос и Джозеф. В ходе последовавшей за этим борьбы Колин получил удар в висок и потерял сознание, но лишь на несколько минут. Когда он пришел в себя, они уже связали его какими-то грубыми веревками, запихали в рот кляп и потащили под гору — в каком направлении, он не мог разобрать. Он старался оставаться как можно более безвольным и неподвижным, лелея в душе слабую надежду, что они сочтут его мертвым и бросят или же настолько ослабят бдительность, что он получит возможность убежать.

Путь был дальним и трудным, к тому времени уже стало темнеть, так что его похитителям приходилось тратить все силы на дорогу; разговаривали они в основном по-гречески, но он уловил, что они яростно о чем-то спорят.

— Я, конечно, не совсем уверен, что точно все запомнил, — сказал он, — поскольку в голове у меня был туман и я боялся, что они в любой момент могут меня убить… и потом, я наполовину рехнулся из-за Марка: думал, он либо мертв, либо лежит где-нибудь и истекает кровью. Но временами — когда в разговор вступали некие Стратос и Тони — они переходили на английский, и кое-что из сказанного ими я действительно запомнил, но совсем мало.

— Все равно попытайся вспомнить. Это может оказаться важным.

— Ох, да я уже пытался. Целых три дня мне не оставалось ничего другого, кроме как думать и думать обо всем этом; но у меня сохранились скорее какие-то впечатления, нежели действительные воспоминания, если ты поймешь, что я имею в виду. Помню, Тони кипел от злости на них из-за того, что они стреляли в Марка и потащили меня с собой. Говорил, что мы все равно никогда бы их не выследили и даже как следует не рассмотрели и что в любом случае они бы засвидетельствовали алиби друг друга, «но тащить с собой мальчишку — это идиотизм!».

— Вообще-то действительно, — согласилась я. — До сих пор не пойму, почему они так поступили.

— Это все Софья, — ответил Колин. — У меня была разбита голова, и я истекал кровью, как поросенок резаный. Софья считала, что, если они бросят меня, я умру от потери крови, и она так переживала и мучилась из-за всей этой истории, что они в конце концов уступили и потащили меня с собой. Частично здесь и Тони сыграл свою роль. Он сказал, что убийство Марка им еще, возможно, сойдет с рук как несчастный случай, но если нас обоих обнаружат мертвыми или тяжелоранеными, тогда по всей округе начнется такая кутерьма, что всплывет и убийство Александроса и все нити приведут к ним и к «лондонскому делу».

— К «лондонскому делу»? — резко спросила я.

— По-моему, он именно так сказал. Но я не уверен.

— Что ж, вполне возможно. Значит, убитого звали Александрос? Похоже, Стратос и Тони познакомились с ним еще в Лондоне, как ты думаешь? Интересно, он был грек или англичанин? С Тони он говорил по-английски, но в то же время Тони плохо знает греческий.

— Наверняка он грек, если его звали… ага, понял, ты имеешь в виду, что они… как это сказать? Придали его имени греческую форму?

— Ну да, эллинизировали. Но это не важно. Если ты правильно все понял, значит, его убили из-за какого-то происшествия в Лондоне. Я теперь вспоминаю, Тони говорил что-то насчет того, что в Лондоне жить небезопасно; правда, не мне, он всего лишь шутил с детьми, но тогда меня это удивило. Итак, вернемся снова к субботней ночи, что же они собирались с тобой делать?

— Честно говоря, они, по-моему, пребывали в такой панике из-за всего случившегося, что просто- напросто стремились побыстрей оттуда смотаться. Насколько я понял, Стратос и Тони были чертовски злы на Джозефа, что тот потерял голову и стрелял в Марка; а Джозеф все рвался для ровного счета прикончить и меня, прям там же, но Стратос колебался, а Тони и Софья были резко против. В конце концов первые вроде бы уступили и потащили меня с собой — наверно, решили сначала смыться, а уж потом разбираться. Вообще-то Тони явно хотел удрать и не связываться с этим делом. Это я помню очень отчетливо, потому что в душе молился, чтобы он не уходил; ведь он был англичанином, и я считал, что лучше бы мне попытаться поговорить с ним, нежели с остальными. И потом, он действительно не принимал участия во всей этой истории.

— Хочешь сказать, что Тони собирался смыться в одиночку?

— Да. Помню слово в слово, что он сказал: «Что ж, раз вы прикончили этого туриста, то сами себя и