признание. Вот тогда я от тебя и отстану. Хотя… – он задумался и перевел взгляд на мобильник, – нет, не отстану. Поиздеваюсь над тобой еще пару часиков – в качестве компенсации за то, что из-за твоего упрямства, говнюк, я задержался на службе и, как следствие, рассорился с любовницей, которая только и ждала, чтобы ее оттрахали по полной программе. Что ж, хватит болтать, пора и к делу переходить.

Но к делу Волошин так и не перешел. Сергиенко, который в его понимании до сих пор был намертво прикован наручниками к батарее и не мог оказать ему никакого сопротивления, вдруг вскочил на ноги и вмазал застигнутому врасплох оперу кулаком в челюсть. В этот удар грузчик вложил всю свою ярость и гнев, накопившиеся за время пребывания в негостеприимном ОВД, который своими методами работы мало чем отличался от НКВД или того же гестапо.

В общем, удар получился таким убойным, что капитана отбросило на письменный стол. Тот, старый и расшатанный, тут же сложился под ним карточным домиком.

– Убью, бл… – харкая кровью, прошипел Волошин и потянулся растопыренной пятерней к упавшей на пол резиновой дубинке.

Но не тут-то было – подоспевший Сергиенко отфутболил ее в дальний угол кабинета и навалился своим грузным телом на опера. У того даже дыхание захватило.

– Сейчас ты за все ответишь! – и грузчик схватил с тумбочки включенный на полную мощность вентилятор – ткнул его прямо в рожу капитану.

Бешено вращающиеся металлические лопасти забили по носу Волошина. Да что там забили! Заколошматили – причем с такой силой, что во все стороны моментально полетели брызги крови и ошметки содранной кожи. Они липли к оконному стеклу, к стенам и к лицу самого Сергиенко, который находился в так называемом состоянии аффекта и уже не отдавал отчета своим действиям.

Неизвестно, чем все это закончилось бы, если б на дикие вопли опера в кабинет не вломились двое сержантов, проходивших в это время по коридору. Несмотря на нестандартную ситуацию, они сориентировались быстро. Один из них отключил вентилятор, выдернув шнур из розетки. А другой оттащил от Волошина разошедшегося не на шутку грузчика, подсечкой уложил его на пол и принялся ожесточенно месить дубинкой.

Когда Сергиенко потерял сознание, обессиленный и запыхавшийся сержант плюхнулся на тумбочку и покосился на своего коренастого напарника, который пытался нащупать пульс на шее не подающего никаких признаков жизни капитана.

– Ну что, Володька? – прозвучало напряженное.

– Да вроде живой, – раздалось в ответ осторожное. – Но изуродовал его, гад, конкретно. Мать родная не узнает.

– Так вроде или живой?

– Живой, живой. Я пульс нащупал.

Когда Волошин пришел в себя и приподнял веки, то первое, что увидел – белоснежный потолок без единого пятнышка, подтека или развода. А когда он начал осматриваться по сторонам, разглядел такие же стерильные стены и мебель. От всей этой чистоты и вылизанности веяло холодом и казенностью. Единственное, что оживляло безликий интерьер больничной палаты, привносило в него динамику, так это открывающийся из окна урбанистический пейзаж. Дымящаяся труба какого-то завода, похожая на гигантскую кубинскую сигару. Капитан даже мысленно затянулся ею – так ему хотелось курить.

Странное дело, но опер абсолютно ничего не помнил. Ни того, как он по приказу начальства копался в архиве ОВД, выискивая подходящую кандидатуру на роль убийцы подполковника Чижа. Ни того, как арестовывал с целой группой захвата Алексея Сергиенко, словно тот был особо опасным преступником. Ни того, как доведенный до отчаяния грузчик напал на него. В общем, у мента по непонятным причинам случился провал в памяти, этакий пробел. И чтобы восполнить его, мозг Волошина стал выстраивать логическую цепочку:

«Ты находишься в больнице. Причем в палате, кроме тебя, никого нет, а это значит, что она не общая, а платная. Почему тебя положили именно в нее? Ясный пень, что кто-то лаве забашлял. Любовница не станет, слишком жадная. Жена еще та б… Сослуживцы? Возможно. Тогда это может быть только майор Петрогородцев, у него денег мама не горюй, да и бизнес мы с ним совместный мутим. Так, это выяснили. А теперь главный вопрос – какого хрена ты здесь делаешь и почему тебе так плохо, что даже головы от подушки оторвать не можешь? Инсульт? Да ты ж здоровый как бык. Короче, отметаем. Подстрелили, ранили? Вот это уже больше похоже на истину. Тогда получается, что на месте извлеченной пули должен был остаться свежий…»

И, сбросив одеяло на пол, капитан принялся скрупулезно осматривать свое тело. Но свежего хирургического шва на нем так и не обнаружил. Только старый, уже давно зарубцевавшийся – от аппендицита. У опера уже было отлегло от сердца, однако он тут же напрягся, обнаружив, что практически вся его задница заклеена пластырями. Места живого нет. Это открытие было странным и пугающим одновременно. И мозг Волошина вновь заработал, на этот раз со сбоями и глюками:

«Жопа… пластыри… жопа… пластыри… да что же со мной произошло?..»

И тут в палату заглянула миловидная дежурная медсестра в слепяще-белом халате. Девушка нисколько не смутилась, увидев лежащего на больничной койке мужчину, одетого лишь в семейные трусы. Даже, наоборот, понимающе вздохнула.

– И вам жарко? – сочувственно произнесла она. – Вы уж извините за причиненные неудобства. Понимаете, автоматическая централизованная система кондиционирования сломалась, а ремонтники не скоро приедут. Но вы не волнуйтесь. Я могу сейчас сбегать и вентилятор принести. Увы, не новый, так как я их уже другим пациентам раздала, а старый, советского производства, который у нас на посту стоит. Ну, такой с металлическим пропеллером, без защитного кожуха. Кстати, не хуже импортных дует. Так что – нести?

– Вентилятор? – напряженно переспросил капитан и сам не понял, почему это слово вызвало у него такое отторжение. – Послушайте, девушка, тут у меня такая проблема… даже не знаю, как вам сказать…

– Вы не стесняйтесь, говорите. Что вам надо? Нижнее белье в стирку отдать, носки?.. – затараторила юная особа.

– Да какое, на хрен, белье? – раздраженно оборвал ее Волошин. – У меня с памятью что-то непонятное. Никак не могу вспомнить, как я здесь оказался. А главное – что со мной произошло?

Девушка озадаченно хмыкнула себе под нос и ответила:

– К сожалению, ничем помочь не могу. Когда вы поступили – не моя смена была. Людка дежурила. Вот завтра у нее и спросите, или у хирурга, – и, не подумавши, ляпнула: – Но, судя по вашему лицу, вы попали в настоящую передрягу. Такое ощущение, что вам его ножиком искромсали, – правда, сразу же спохватилась: – Ой, извините, ради бога. В общем, я за вентилятором побежала, – и она скрылась в коридоре.

Через несколько минут медсестра вернулась с обещанным совдеповским вентилятором. Но переступать порог платной больничной палаты так и не решилась – замерла в дверном проеме и часто захлопала ресницами. Растерялась, в общем. Еще бы не растеряться. Капитан стоял на коленях перед раковиной и держал в окровавленном кулаке осколок разбитого зеркала. В нем отражался уродливый монстр, настоящее чудовище Франкенштейн.

Все лицо Волошина буквально бугрилось от хирургических швов. Более того, оно было неоднородного цвета, отчего складывалось впечатление, что его сшили из кусочков кожи, взятых с разных частей тела. И с каких именно, опер уже догадывался. Не зря же вся его задница была заклеена пластырями.

Вдруг медсестра чихнула, чем привлекла к себе внимание мента. Капитан зыркнул на девицу, державшую в трясущихся руках вентилятор. И тут у него в мозгу что-то щелкнуло. С этим щелчком к нему стала возвращаться память. Сначала из ее глубин всплыл прикованный наручниками к батарее Сергиенко. Потом эмоциональный телефонный разговор с любовницей. А затем вновь тот же Сергиенко, который ткнул ему в лицо…

– Вон! Катись! Убирайся вместе со своим чертовым вентилятором! – заорал он на остолбеневшую девушку.

Та испуганно передернула плечами и поспешила ретироваться. Волошин же еще раз глянул на свое отражение в осколке зеркала, прикусил до крови залатанную хирургом щеку и озлобленно прошипел: