Батыгин.

— Ну что же, садись, расскажи. Есть что рассказать-то? Может, еще кого кликнуть?

— Лучше такие вещи не распространять. Хотя похвалиться охота, конечно, а нельзя… Я понимаю, что отчитаться должен, только очень секретно…

— Батюшки-матушки! — усмехнулся Баграмов. — У нас ведь и все секретно! Ну давай, позовем еще Муравьева, Юра!.. Да кто вас готовил к побегу? Кумов? Ну, Кумова…

Еще через час, когда немцы ушли из лагеря, Батыгин повел рассказ о своем побеге.

Хотя весна была ранняя, но Батыгин и Генька все-таки просчитались — они все же поторопились выйти из лагеря. На отдыхе, лежа на земле в каком-нибудь укрытии, даже в ватниках, поддетых под шинели, они дрожали от холода, а шагать в этой сбруе было жарко и тяжело. Беглецы «на глазок» считали, что за ночь от проходят километров по двенадцать — пятнадцать. Когда небо начинало розоветь на востоке, они присматривались к окружающему и в предрассветном сумраке намечали местечко для дневки. Ночи были уже много короче дней, поэтому поневоле приходилось дольше лежать и меньше идти. За день они хорошо отдыхали.

Одну из дневок, уже недели через две, они выбрали возле железной дороги, в штабелях готовых стандартных частей для бараков, — точно в таких штабелях, какие лежали и здесь, возле лагеря ТБЦ.

В рассветной мгле не было видно ни часового, ни сторожа. Стараясь не загреметь, они осторожно переложили несколько досок, брусьев и реек и забрались в образовавшееся пространство. Оба лежали на этот раз не на земле, а на досках, со всех сторон защищенные штабелями строительных материалов.

Штабеля были расположены метрах в полутораста от станционной платформы, на которой недолгое время спустя появились утренние пассажиры.

У вокзальчика просыпалась жизнь. Считаясь с возможностью близкого соседства людей, беглецы условились спать по очереди.

Поезда шли часто, каждые десять — пятнадцать минут. Тяжело груженные поезда двигались с запада на восток. С востока на запад прошел санитарный, — обвязанные грязными и кровавыми бинтами немцы высовывались из окошек. К востоку на платформах везли орудия, цистерны с горючим, катились тяжелые запломбированные вагоны…

Конвой провел откуда-то из-за станции на работы к высокому дальнему зданию команду в сотню русских военнопленных. Их, замученных, истощенных, можно было узнать издали по неверной, шаткой походке. В пассажирский поезд погрузили солдат — около роты — с винтовками и пулеметом. Солдаты проехали мимо спрятавшихся беглецов, покуривая, вяло переговариваясь возле окошек. Генька глядел на них прямо в упор. Показалось, что встретился с одним из них взглядом. Он в испуге отшатнулся, прижался к Батыгину. Никита спал безмятежно и тихо, его дыхание было почти неслышным. Это вернуло Геньке спокойствие…

Вот прошел на восток длинный товарный состав с трехосными грузовиками, покрашенными в желто- песочный цвет. «Защитный цвет африканской пустыни, — подумалось Геньке. — Спешат перебросить из Африки. Даже перекрасить не успевают… Вот бы сейчас сюда рацию… Знает ли наша разведка?!»

Генька, пожалуй, и задремал бы, но следующий тяжелый состав зашипел пневматическими тормозами и со скрипом замедлил ход перед станцией. Паровоз в тяжелой одышке остановился, должно быть у закрытого семафора, которого Геньке было не разглядеть. На платформах стояли песочного, такого же «африканского», цвета танки — желтые с серым узором. При них ехали загорелые, как черти, солдаты…

Генька уверился в безошибочности своей первой догадки — солдаты загорели явно под итальянским или африканским солнцем. Они крикливо перекликались с платформы на платформу.

Как Генька успел рассмотреть, при каждом танке ехал только один сопровождающий. Прочих танкистов, должно быть, перегоняли в автомобилях или везли воинскими поездами.

Сопровождающий солдат от ближнего танка перебрался со своей платформы на соседнюю — покурить с приятелем.

Ночью можно было бы в таких обстоятельствах сделать бросок на платформу, под танк, и подъехать поближе к фронту. «Немцы торопятся, и мы подоспели бы… А там — через фронт… Глядишь, и вовремя сообщили бы об «африканских гостях»!» — думал Генька.

Днем такой бросок, разумеется, был бы немыслим. Но сама идея взбудоражила Геньку. Сонное настроение пропало…

Прокатился резкий свисток, раздалась какая-то команда, и солдаты со всех платформ побежали в голову поезда, двое из них, сокращая путь, перемахнули почти над беглецами через штабеля досок.

Минут через двадцать солдаты разошлись по своим местам, и поезд пошел дальше.

Часам к семи утра на путях появилась команда советских военнопленных всего человек в десяток, под охраною двух солдат. Они миновали вокзальную платформу и подошли к штабелям, где лежали Батыгин и Генька. Один из них крикнул:

— Семен, ты куда заховал домкрат?!

— У выемки, между брусьев! Там и ключ, — отозвался второй.

Оказалось, тут же, за штабелями, были сложены новые шпалы. Эта команда их заменяла, вероятно, уже подряд много дней.

Конвоиры присели в тени штабелей, невдалеке от беглецов, и о чем-то мирно переговаривались, видимо целиком полагаясь на русского дорожного мастера, который руководил командой. Пленные работали с остановками, отходя к сторонке для пропуска поездов и усаживаясь с края на штабеля досок для перекурки. Поезд уходил, и работа снова текла с обычной медлительной, «пленной» размеренностью. Только редкие отдельные слова доносились до слуха Геньки.

Изредка, примерно один раз в час, мимо штабелей проходил путевой обходчик. На стыках рельсов он выстукивал их молоточком.

По-прежнему шли поезда товарные и пассажирские. Геннадий уже научился их различать издалека по гулу колес.