городские рабочие пальтишки, шапки, кепки, женские кофты, юбки, поношенные туфли, гражданские пиджаки, брюки, рубашки, блузы всех расцветок, женские и мужские шляпы.

— После казненных, что ли? — с жутью догадывались пленные, приставленные к обслуживанию склада.

Рабочих на складе держали всего шесть человек, и в их задачу входила отправка по немецким требованиям обмундирования в различные лагеря и команды. В остальное время они работали над сортировкою, проветриванием и укладкой хранившегося на складе добра.

Всяких вещей тут было такое множество, на складе был такой хаос, что этим шестерым рабочим хватило бы на десять лет прилежного труда. Но, во избежание хищений, кроме них, гитлеровцы на склад никого не допускали. И жили рабочие тут же, в клетушке, отгороженной от помещения склада, не имея права сюда никого впускать.

Bo главе складской команды стоял, как шептались пленные, майор, который от немцев скрыл свое звание.

Этот майор и был «джинн Аладдиновой лампы».

Баграмов просил аптекаря как можно скорее познакомить его с «майором со склада».

Юрка и сам был не из тех, кто любит откладывать. Но особое положение этой команды и осторожность майора не позволили немедленно осуществить желание Емельяна.

Прошло больше недели, пока был назначен вечер свидания Емельяна с майором со склада.

Пользуясь мгновением, когда прожектор с ближней вышки освещал внешнее ограждение, Баграмов скользнул вслед за Юркой через темную лагерную дорогу в чужой блок и между мрачными, приземистыми бараками, под резким бесснежным ветром встретился с ожидавшим его майором Василием Михайловичем Барковым.

— Очень рад познакомиться! Много о вас наслышан, — пожав Емельяну руку, сказал Барков.

— В вашу крепость не так-то просто проникнуть, — ответил Баграмов. — Но вот уж, Василий Михайлович, откладывать больше нельзя. Мы с вами связаны общим делом… Мне рассказал о вашей помощи Ломов.

небе в разрывы туч выглядывали и снова прятались редкие тусклые звезды. Баграмов и Барков вдруг заметили, что от холода и волнения их охватила дрожь.

— Вы, Емельян Иваныч, озябли? — спросил майор, уклоняясь от ответа на вопрос Баграмова.

— Вы тоже, я вижу, продрогли. Захотите поговорить еще — передайте мне через Юру, — поняв, что он просит отсрочки, предложил Емельян.

— Юрка — болтун! Не хочу через Юрку, — ворчливо ответил Барков. — Я сам к вам зайду или что- нибудь соображу, где и как… До свидания.

Он пожал Баграмову руку, и Баграмов понял, что Барков непременно найдет удобное место и время для новой встречи.

В этот миг с неожиданной силой и четкостью ветер донес до лагеря звуки радио от городка военной охраны. Истерически взвизгивая, кричал немец. Слова доносились не полностью, но интонация…

Барков и Баграмов напряженно вслушивались, не разнимая прощальное рукопожатие.

«Гитлер? Нет? Может быть, и не он…» Но дикий голос кричал о том, как могли понять они оба, что герой Сталинграда фон Паулюс награжден высоким званием фельдмаршала и бриллиантовыми наконечниками к «рыцарскому кресту»…

Неужели же кончено со Сталинградом?!

Емельян почувствовал, что от волнения все тело его, несмотря на мороз и пронзительный ветер, покрылось испариной.

Одинаково тяжкое, тревожное томление охватило обоих. Они ощущали, как их руки все крепче сжимают одна другую, и оба думали молча, не смея выговорить вслух жуткое предположение.

А голос в эфире выкрикивал и выкрикивал восхваления немецкому героизму и нации, германскому гению и германскому райху…

Значение Сталинградской победы Красной Армии над гитлеровской Германией невозможно преувеличить. Это была победа полководческой мудрости, военной техники и народного мужества, взятых вместе. Словно, дойдя в отступлении до низовьев Волги, напившись шеломом ее животворной воды, русский народ обрел богатырскую силу. Многоголовый и огнедышащий змей, покрытый железной чешуей, был повергнут на этих курганах, и черная кровь его застывала в приволжских снегах.

Советский народ понимал, что это еще далеко не конец тяжелой страды, что военный потенциал фашизма еще велик и железный змей еще попытается снова взмахнуть крыльями, дохнуть в лицо пламенем и задушить поединщика смрадом, но срубленные головы, прижженные горящими головнями сталинградских пожаров, не отрастут уже сызнова и чудовищу не воспрянуть в его былой силе.

Выращенный в уродливых колодках расизма, бедный мозг среднего гитлеровца не мог постигнуть, что именно дикий, в представлении советских людей, расистский бред особенно прочно сплотил против фашизма все множество разных народов Советской страны.

Люди поднялись на защиту городов и сел от огня, детей от издевательства, рабства и смерти. И какой бы национальности ни был советский боец — азербайджанец, грузин, казах, якут или башкир, каждый сожженный фашистами дом он считал своим родным домом.

Каждого осиротевшего ребенка — белорусского, украинского или русского — своим сыном, каждую оскорбленную женщину — своей женой, сестрой, матерью.

И какой бы ни был земли пахарь, — он считал своим неубранным урожаем растоптанные на полях танками и смятые пехотой хлеба Белоруссии, Смоленщины или Украины и восполнял этот хлеб для страны, отрывая кусок у себя и своей семьи, чтобы кормить сражающихся бойцов.

А в ту пору, когда гитлеровские полчища обложили Москву, легче ли, чем бойцам в окопах, было монтажникам-верхолазам под осенними ливнями и зимними буранами сваривать перекрытия заводских зданий в Сибири и на Урале! Кожа ладоней пристывала к двутавровой стали балок, пальцы деревенели, ватники не спасали на высоте от пронзительного ветра. А каково другим было работать на морозе в цехах, над которыми не возведена еще кровля! Каково матерям оставлять ненакормленных детей в холодных бараках, чтобы самим еще до рассвета, утопая по колено в снегу, бежать на работу!

Но в забоях шахт, на промыслах и в заводах они трудились по двенадцать, и по четырнадцать, и по шестнадцать часов, с темна до темна, а то и ночь напролет, сознавая, что это борьба за жизнь на земле… И так стояли они в труде осень, и зиму, и лето, и снова осень, и снова зиму. Усталые от ожидания, они твердо знали, что победа придет, но когда же, когда?!

А бойцам на фронте эта зима тоже давалась напряжением всех человеческих сил и великой кровью.

И вот победа пришла…

Сталинградская победа — победа живых и погибших — превратилась в величественное траурное празднество советских народов, которые самоотверженно здесь проливали кровь и не жалели жизней и победили. Теперь они осознали, что и кровь пролита, и жизни убитых отданы не напрасно, потому что и