Иван опустил веки. Казалось, вот-вот что-то должно всплыть в памяти, что-то значительное и нужное, но не всплывало, и так, в напряженных поисках, он снова забылся…

У дезинфекторов, которые навещали Яшу, Баграмов выпросил из дезкамеры сотню шинелей на подстилку больным и на утепление окон. Окна были плотно забиты шинелями, но вместе с холодом сюда потерял всякий доступ дневной свет. Изолятор проветривался через коридор и круглые сутки освещался лишь лампочкой.

Баграмов и сам в течение бесконечно длящихся суток часто терял представление о времени. Обычно после обеда больные все забывались. Наступал тихий час. Емельян пользовался этим временем, чтобы помыть котелки, подмести, проветрить палату и сходить в аптеку за медикаментами. Если оставалось время, то он заглядывал к кому-нибудь из «табачных королей», которых было пять-шесть в отделении, и выклянчивал на закурку махорки…

На этот раз Емельян не пошел «на охоту» за табаком. Перевод в Белый дом евреев, вся позорная процедура «расового осмотра», гнусная роль в нем Коптева — все это взволновало Баграмова. Он сидел на койке, закрыв ладонями лицо и опершись в колени локтями… Он задумался и не заметил, как в изолятор вернулся Волжак.

— Чернявского увели, Иваныч, — таинственно сообщил он.

— Куда? — не понял Баграмов.

— А кто же их знает! Нас всех построили, стали делать «телесный осмотр». Доктора Чернявский и Крымский, глядим, побелели, а Коптев глазенками ёрз-ёрз! В лицо никому не глянет… И немцы вокруг него… Потом еще обыск сделали и обоих забрали. Илью Борисыча били прикладом в воротах, видел сам… ажно слезой глаза застелило! Говорят, у него лекарства нашли. Мол, немцы велели все сдать, а он себе приберег для евреев и для спекуляции… Какая же спекуляция, а, Иваныч?! — развел руками Волжак. — Ведь вот бескорыстна душа-то, Илья-то Борисыч!.. Да-а!.. — Волжак покачал головой. — А в Белом доме чего! На цементном полу все лежат на одних шинелях, мороз, санитаров нету… Кто больные сами еще могут двигаться, те другим пить подают. Параш и то не хватает, все по полу так и течет… Страх глядеть!.. Думали, тут, у нас, ад фашистский, ан тут еще рай, вон где самая преисподняя — у евреев! Хочется все же для своего больного местечко найти получше. Искали-искали — похуже много, а «лучшего» нет! Посмотрел на нас Яша и засмеялся. «Легче было бы, если бы сразу меня отнесли на кладбище!» Сказал да что-то запел веселое… Хотел я с ним попрощаться — не смог. Махнул рукой — да бежать! Кажись, еще слово — и сердце лопнет…

— Не лопнет! — ожесточенно ответил Баграмов. — Сердце, глядишь, еще пригодится на что-нибудь. Ты его береги!

— Я про то и сказал — берегу. Для того и сбежал оттуда, — ответил Волжак.

— Я еще почитаю. Ложись, — Баграмов кивнул на койку.

Но Волжак не лег. Он придвинул к Баграмову табуретку, свернул цигарку и закурил. Затянулся, дал потянуть Емельяну и снова, взяв от него цигарку, курил.

— Иваныч, а как ты считаешь, — осторожно шепнул он, — должен у нас тут быть парткомитет?

— По сути бы, должен, — оторвавшись от книги, задумчиво ответил Баграмов. — Должен быть всюду, где есть советские люди…

— И я так считаю. — Волжак снова дал затянуться цигаркой Баграмову и помолчал. — А как ты, Иваныч, думаешь, они меня в партию примут? — спросил он еще тише.

— А разве ты, Кузьмич, беспартийный? — удивился Баграмов.

— Да я всегда думал: «Не больно я грамотный, что с меня?» А нынче выходит, что в партию надо…

— Не откроются они нам с тобой, Кузьмич, опасно тут очень. Как же они беспартийным открыться могут! — высказал Емельян мысль, приходившую ему в голову раньше.

— Опасно, что говорить! — согласился Волжак. Он опять в свою очередь задумчиво затянулся дымком и рассудительно возразил: — И в царское время коммунистам опасно было, Иваныч. А где же партии силу брать, если она беспартийных во всем опасаться станет?! Опасаться фашистов ей надо, а мы есть ее пополнение!

Волжак помолчал, по деревенской аккуратности загасил окурок слюною и вдруг после длинной паузы заключил:

— Нет, Иваныч, должны они нам открыться!

Емельян не ответил. Волжак еще посидел, с тяжелым вздохом встал с табурета и примостился на койку.

Баграмов сидел над книгой, но не читал. Страницы шли мимо.

«Да, прав Волжак, надо найти путь к партии. Не может быть, чтобы она позабыла о пленных советских людях!..»

— Санитар! — вдруг раздался требовательный, пронзительный выкрик. — Ты что, оглох, дармоед?! Санитар!..

Степка-фашист приподнял с подушки голову и встретился с Баграмовым не бредовыми, а зрячими, сознательными глазами, как будто он не валялся в тяжелой болезни, а только все это время спал.

— Не слышишь, черт, что ли, зову! — крикнул ему Степка. — Подай сюда «утку»!

Баграмов окаменел от неожиданности. Кто бы мог думать, что Степка так вот легко очнется! Чернявский ведь был уверен, что у него не выдержит сердце. Выдержало! А как просто было его задушить, хоть подушкой… Теперь начнет поправляться на бульоне, на масле, яйцах…

— Стерва подлая, санита-а-р! — заорал Степка.

— Иван! — сам будто только очнувшись от забытья, окликнул Баграмов.

Волжак вскочил.

— Очнулся? — спросил он, подходя к повару.

— А ты что, очнулся, сволочь?! Что я, час тебя кликать должон?! Теперь обмочился!

— Обсохнешь! — равнодушно сказал Волжак.

— Посмотри, у меня под подушкой белье, что ли, есть? — командовал Степка, которому повара заботливо принесли тюфяк и настоящую перовую подушку.

Кровь ударила Баграмову в голову. Эта гадина будет лежать тут, кричать, требовать, потом доносить на людей, о чем они бредят, а он, Емельян, будет принимать для него передачи с кухни, откармливать этого людоеда, давать ему лекарства, утаенные от фашистов Чернявским. Волжак, председатель колхоза, станет менять ему мокрые подштанники и подавать судно, а потом он вернется на кухню, чтобы опять убивать черпаком пленных…

Мысль о том, чтобы не выпустить из своих рук Степку, уже приходила Баграмову. Когда она впервые мелькнула, то показалась ему самому чудовищной. Как?! Воспользоваться беспомощностью больного, чтобы его погубить?!

Но та же мысль снова настойчиво возвращалась.

«Сдохнет сам! Незачем руки марать!» — решил было Емельян.

А он вот не сдох, очнулся, вот Волжак меняет ему белье… А Яша Соловейчик, химик, лейтенант, честный боец Красной Армии, в бреду лежит в Белом доме на цементном полу, и некому подать ему кружку воды! А доктор, который спасал вот эту гадину утаенными от фашистов лекарствами, может быть даже, расстрелян…

Баграмов встал и направился в коридор. Прошелся по коридору туда и обратно, а возвратясь в палату, решительно взялся за шприц.

Волжак все еще продолжал возиться с очнувшимся Степкой.

— Кузьмич, ему доктор назначил укол камфары, — сказал Баграмов. — Иди, без тебя управлюсь…

— На что мне сдался укол? — капризно откликнулся Степка.

— Тебя не спросили! Доктор велел, — значит, надо. Иди, Иван, — строго и решительно повторил Баграмов.

Волжак с безмолвным вопросом посмотрел ему прямо в лицо, но Баграмов отвел взгляд.

Сосредоточенно, методично и деловито он щелчком сшиб длинное тонкое горлышко ампулы и вобрал в шприц ее содержимое, так же вобрал вторую ампулу. Можно было подумать, что он делает это