— Тонкая работа. — Охранник потрогал фигурку, выжидающе глядя на Данло. — Очень тонкая.

Данло снова полез в карман и вручил ему еще одну статуэтку: белого медведя.

— А это тебе.

— Красота. — Сторож повертел фигурку в солнечных лучах. — Пожив у Констанцио, начинаешь разбираться в красивых вещах — сам увидишь, если он согласится тебя принять. — Он сунул в карман обе фигурки. — Жди здесь: пойду доложу.

Он повернулся, не утруждая себя поклоном, и покатил по дорожке к дому. Данло остался на улице, недоумевая, почему Констанцио не установил между домом и сторожкой переговорное устройство. Оно по крайней мере не так бросается в глаза, как нелегальная лазерная изгородь.

Некоторое время спустя — очень долгое время, учитывая мороз, — сторож вернулся, открыл со скрипом ворота и сказал:

— Констанцио тебя примет. Прошу за мной.

Данло следом за ним поднялся в портик, где оба сняли коньки. В парадную белую дверь стучаться не пришлось — она стояла открытой, а на пороге ждал человек с волосами стального цвета и серым, как морской туман, лицом. Серыми глазами он смотрел в глаза Данло — казалось, что этот взгляд проникает сквозь маску и кожу лица до самых черепных костей.

— Я Констанцио с Алезара, — сказал он. — А ты, стало быть, Данло с Квейткеля — с планеты, о которой никто не слыхал и которой нет ни на одной карте.

Сказав это, он знаком велел сторожу вернуться на его пост и пригласил Данло в дом. Они прошли через холл, увешанный красивыми гобеленами и освещенный радужными шарами.

Миновав солярий с дорогой мебелью, а также с паутинными арфами, даргиннийской скульптурой, фравашийскими коврами, инопланетными ювелирными изделиями и прочим, они оказались в чайной комнате. Констанцио указал Данло на столик, инкрустированный треугольниками из лазури и мрамора, где стояли кофейник и две чашки, Опустившись на стул из резного осколочника, Данло увидел на стене картины-тондо. Каждая согласно своей программе переливалась бирюзовыми, сапфировыми и оранжевыми тонами. Это запретное искусство оказывало на Данло успокаивающее и вместе с тем гипнотическое действие. Он заставил себя отвести взгляд от картин и сосредоточиться на сидящем напротив Констанцио.

— В шубе тебе будет жарко, — заметил хозяин дома, сам одетый в стеганый шелковый халат светло- серого цвета. — Лучше сними ее.

Данло скинул шубу и сел за стол в камелайке и маске.

Густой, пьянящий аромат кофе причинял ему нестерпимые мучения.

— Какие необыкновенные у тебя волосы, — сказал Констанцио, разливая кофе по чашкам. — Такой густо-черный цвет, перемешанный с рыжиной, нечасто встретишь.

Данло так хотелось пить (и есть), что он залпом проглотил кофе, глотнул обожженным ртом воздух и спросил:

— Вы, случайно, не тот Мехтар Хаджиме, которому принадлежала лучшая мастерская на улице Резчиков?

Серое лицо Констанцио стало, как ни удивительно, еще более серым.

— Ты хочешь знать, кто я? А кто такой любой человек? Кем мы рождаемся?

— Простите… я не совсем понимаю.

— Кто такой ты, Данло с Квейткеля? Кем ты родился и кем хочешь стать?

Вторую чашку Данло пил медленнее и осторожнее.

— Я уже назвал вам мое имя — и если хотите, скажу, какова моя цель.

— Сделай милость, — сказал Констанцио, взглянув на фигурку алалоя, которую держал в руке.

— Есть вид скульптуры, которым Мехтар Хаджиме владел лучше всех городских резчиков. Говорят, что он любого человека мог превратить в алалоя.

Данло смотрел на высокого, изящного человека напротив и гадал, действительно ли это Мехтар Хаджиме. Раньше, по словам Бардо, Мехтар носил кряжистое, волосатое алалойское тело, изваянное им самим.

— Да, я, кажется, помню этот стиль, — сказал Констанцио, поглаживая статуэтку. — Это было давно, еще во времена Поиска. Мэллори Рингесс тогда тоже трансформировался в алалоя.

— Я слышал, что трансформировал его Мехтар Хаджиме.

— В наше опасное время о Мэллори Рингессе говорят самые разные вещи. — Глаза Констанцио ввинтились в Данло, как стальные сверла. — Человек, пьющий кофе в маске, — весьма необычное зрелище. Почему ты не снимешь ее?

— Мне и так удобно. Но, может быть, это причиняет какое-то неудобство вам?

— Нет-нет. Все мы носим те или иные маски, не так ли?

— Это верно. — Данло понял вдруг, что этот Констанцио и есть Мехтар Хаджиме, — он знал это так же точно, как то, что на лице у него есть нос. Если уж Мехтар сумел превратить себя в алалоя, то потом ему, конечно, не составило труда переделаться в этого серолицего Констанцио. — Вы вот тоже носите маску — чужое имя.

— Меня зовут Констанцио с Алезара.

— А меня — Данло с Квейткеля.

Некоторое время они пили кофе и смотрели друг на друга. Молчание прервал Констанцио.

— Хорошая работа, — сказал он, подняв вверх статуэтку. — Где ты ее достал?

— Сам вырезал.

— Это правда? Ты сам ее сделал?

— Правда.

— Значит, ты режешь по кости не хуже, чем этот твой Мехтар — по живому телу.

— Мой?

— С тех пор, как Мехтар ваял своих алалоев, прошло лет двадцать.

— Я надеялся, что он, даже изменив имя и удалившись на покой, остался мастером своего дела.

Констанцио опустил глаза на свои длинные гибкие, хорошо вылепленные пальцы.

— Говорят, тело всегда помнит то, что мозг забывает. Человек может сто лет не бывать в Невернесе, но на коньках бегать все равно не разучится.

— Значит, вы думаете, что Мехтар по-прежнему способен изваять из человека алалоя?

— С таким же искусством, как ты изваял эту фигурку.

— Такая работа, должно быть, дорого стоит?

— Очень дорого. Мехтару пришлось бы приобрести новые лазеры, сверла, лекарства. И оборудовать новую мастерскую.

— Понятно. — Данло снова обвел взглядом комнату. В клариевом ящике серебрилось даргиннийское висячее гнездо — вещь практически бесценная. — Сколько же, например?

— Десять тысяч городских дисков.

— Десять тысяч?!

— Вот именно.

— Но такой суммой может располагать только очень богатый человек.

— А ты, стало быть, не богат, Данло с Квейткеля?

— Нет, не богат.

— Как же ты тогда надеялся изведать, что значит быть сильным и полным жизни, как алалой?

Данло вспомнил детство, проведенное среди приемных родичей. Копье он метал дальше и точнее, чем Чокло, да и любой другой из его молодых соплеменников, но в борьбе Чокло неизменно клал его на обе лопатки.

— Десять тысяч дисков — большая сумма, — сказал Констанцио, — но даже она недостаточно велика.

— То есть как?

Констанцио махнул рукой в сторону настенного фравашийского ковра.

— Ты видишь здесь много красивых вещей — но их уже меньше, чем было десять дней назад. Мне пришлось обменять три тондо и ковер на оскорбительно малое количество продуктов. Цены на все съестное,