— Я голодная, — сказала женщина. Данло стоял, молча глядя на нее. — Мне холодно. — В ее старых глазах обитала грусть.

Данло достал мешочек, крепко зажав его в руке, как сова, переносящая в когтях яйцо, скинул с плеч шубу и подал ее Суми.

— Вот, возьми. — Он бережно накинул мех ей на плечи. — Сегодня правда очень холодно.

Данло остался в одной маске и шерстяной камелайке. Ветер тут же вцепился в его длинные волосы своими ледяными пальцами. Белое совиное перо он давно снял и теперь, под взглядами проституток, оценивающих его, как ювелирное украшение, надеялся, что его грива не слишком бросается в глаза.

Бардо говорил ему, что волосы он унаследовал от отца — черные, глянцевые, с рыжими нитями.

— Спасибо. — Суми, чуть не плача, вглядывалась в его синие глаза под маской. — Ты добрый. Ты ведь отдал мне шубу не только потому, что хочешь найти старого резчика?

— Нет, не только, — тихо ответил Данло, следя за облачками своего дыхания.

— Красивый мех. — Суми погладила шубу. Шелковый мешочек в руке Данло привлек ее внимание, но она ни о чем не спросила. — А ты, сдается мне, красивый парень.

— Ты тоже красивая.

— Где уж там. Слишком стара. Но за доброту еще могу вознаградить.

Данло улыбнулся ей. Он правда думал, что она излучает шибуи — ту глубокую красоту, которая открывается только со временем — так вода и ветер оттачивают красоту скалы над бурным морем.

— Мехтар Хаджиме ваял когда-то мою подружку. Ее уже раз пять омолаживали, и все другие резчики отказывались помочь ей. Но Мехтар Хаджиме снова сделал ее молодой — молодой и красивой.

— Я слышал, что он был лучшим в городе резчиком.

— Нет такого, чего он не мог бы изваять. Я очень огорчилась, когда он закрыл свою мастерскую.

— Да, жалко.

— Я все надеялась, что он откроет другую, но он вместо этого купил себе дом на улице Тихо.

— Улица Тихо — это в Пилотском Квартале?

Суми с улыбкой кивнула.

— Странное место для резчика, знаю, но он, говорят, больше не практикует.

— Однако ты все равно следишь за тем, как он живет, да?

— Боюсь, что так. Все надеюсь, что он поможет мне, когда понадобится вернуться назад последний разок.

— Понятно, — сказал Данло, соприкасаясь с ней взглядом.

— Только все это так, старушечья блажь. Даже если он согласится, теперь мне его услуги нипочем не оплатить.

Данло долго смотрел на нее, и что-то переходило от него к ней — теплое и текучее, как вода, ярко- синее, как звездный свет.

— Ты не нуждаешься в его услугах, — сказал он.

— Спасибо тебе за эти слова. И за шубу спасибо.

— Тебе спасибо, — с поклоном ответил он.

Она с неожиданной чопорностью вернула ему поклон и улыбнулась.

— Не хочешь зайти ко мне? Уж очень холодно.

— Не могу, извини.

— Жаль. — Ее глаза опять заволоклись печалью. — Что ж, удачи тебе, кто бы ты ни был.

— И тебе тоже. Халла лос ли девани ки-варара ли арду нис ни мансе.

— Что это значит?

— Прекрасна та женщина, что трогает сердце мужчины.

Он улыбнулся, поклонился в последний раз и покатил по улице мимо червячников, зазывал и женщин, которые свистели при виде странного мужчины в камелайке и маске, с длинными, развевающимися волосами. Ветер пронизывал легкую одежду Данло тысячами ледяных игл, но вино надежды, взыгравшее в нем впервые за много дней, согревало его изнутри. Надежда касалась его сердца, прекрасная, как улыбка женщины, и ужасная, как солнечный жар. Всю дорогу до своей лесной хижины Данло мечтал о будущем, каким оно все еще могло стать, и ни разу не пожалел о том, что отдал свою шубу замерзшей и одинокой женщине.

На следующее утро снег выпал снова, и в голубоватом воздухе стоял калет риэша, как называл когда-то Данло этот ударивший после снегопада мороз. Без шубы Данло весь промерз, справляя малую нужду, и зубы у него начали стучать. Голод тоже донимал его, а он хорошо знал, как подвержено гипотермии и обморожению человеческое тело, если не согревать его пищей.

Поэтому первой его задачей на этот день стало добыть себе новую шубу. Во время своего обычного путешествия из леса в город он закоченел так, что едва переставлял лыжи, — говоря по правде, он чуть не умер. Трижды он испытывал сильнейшее искушение лечь на снег и позволить дремоте унести его на ту сторону дня. Но цель, стоящая перед ним, заставляла его сжимать зубы до скрипа и бежать как можно быстрее, сжигая остаток глюкозы в мышцах. Сменив лыжи на коньки и добравшись до городских ледянок к востоку от Пущи, он забежал в частный ресторан только для того, чтобы погреться.

За неимением денег ему пришлось очень скоро покинуть этот рай, где так маняще пахло поджаренным хлебом и кофе с корицей. Но он то и дело заходил в другие рестораны, в магазины и даже в обогревательный павильон на Длинной глиссаде. Так он дошел до Галливарова сквера и там, среди красивых четырехэтажных домов из черного обсидиана, наконец отыскал магазин с большим выбором хорошей — и бесплатной — одежды. Он мог бы взять себе новую синтетическую парку, но он выбрал белую шегшеевую шубу с капюшоном, которую кто-то уже носил до него. На ней остались винные пятна, и пахло от нее застарелым потом и дымом, но Данло любил живое тепло меха и его шелковистое прикосновение. В такой замечательной шубе он мог пережить даже страшные морозы глубокой зимы.

Отказавшись от завтрака, он пересек Старгородскую глиссаду и, минуя расположенные через равные промежутки пурпурные улицы, направился в Пилотский Квартал. Вскоре он отыскал улицу Тихо — и поехал по ней к Зунду, где она пересекалась с Северной глиссадой. На перекрестке двух этих улиц, где стояли красивые шале из белого гранита, он нашел дом, принадлежавший, по словам Суми, Мехтару Хаджиме. Но теперь, как выяснилось, там жил богатый червячник по имени Калуш Маковик. Этот подозрительно настроенный старик довольно грубо сообщил Данло, что Мехтар действительно жил здесь раньше, но несколько лет назад продал дом ему, Калушу. Нет, он не знает, где найти Мехтара теперь.

— Не знаю, кто ты такой, но сидел бы ты лучше дома, — посоветовал он напоследок. — Я слыхал, хариджаны нападают на всех одиночек. Не то сейчас время, чтобы шататься по городу и разыскивать бывшего резчика.

С этими словами он захлопнул дверь перед носом у Данло. Тот, близкий к отчаянию, чуть не отказался в тот момент от поисков Мехтара и почти уже решил прибегнуть к услугам менее знаменитого резчика. Но удача (как могло показаться) распорядилась так, что он, катясь обратно по улице Тихо, встретил старого друга. Друг вышел из цветочного магазина и сразу узнал его: это был Старый Отец, высоченный, покрытый белым мехом, с большими золотыми глазами.

— Извините, — сказал ему Данло, — не тот ли вы Старый Отец, который…

— Хо-хо, он самый! — мелодично излилось из необычайно подвижных черных губ. Старый Отец устремил взгляд на черную маску Данло, улыбаясь на свой загадочный инопланетный лад, а потом голосом, звучащим тише и ниже, чем самая длинная струна паутинной арфы, сказал: — Ах-ха, рад видеть тебя снова, Данло ви Соли Рингесс.

Данло замер, оглядывая полную людей улицу, но астриеры и академики, посетители многочисленных магазинов, не обращали на него никакого внимания. Тем не менее он увлек Старого Отца в переулок между двумя старыми домами.

— Как вы меня узнали? — спросил он охрипшим от холода голосом.

— Охо! Кто еще это мог быть? За кого бы я мог тебя принять?

Данло ужасно хотелось обнять его, но фравашийских Старых Отцов обнимать не принято, особенно на людной улице посередине Пилотского Квартала.

— Я скучал по тебе, почтенный, — тихо сказал он.

— А я — по тебе, хо-хо. Все надеялся, что ты постучишься в мою дверь.