предупреждения свернул на широкую оранжевую ледянку, ведущую в Городскую Пущу. Данло несся между заснеженными деревьями йау с такой быстротой и решимостью, что Бардо едва поспевал за ним.

Данло сам не знал, куда ведет этот его новый путь, но вскоре лес кончился, и они вышли мимо серых, облицованных сланцем домов на Западный Берег. Можно было подумать, что Данло хочет побывать там, где развеял по ветру прах Джонатана. Но он, прислушавшись к голосу, звавшему его издалека, повернул по Длинной глиссаде на юг, к маленькому пляжу на краю Ашторетника. Берег здесь был каменистый, и за узкой полоской песка тянулось к западу покрытое льдом море. Других охотников посетить это дикое место в столь холодный и ветреный день не нашлось. Над скалами стеной высились высокие заснеженные осколочники.

— Ну, куда тебя несет? — ворчал Бардо, спускаясь по камням вслед за Данло. — Смотри не поскользнись, Паренек. Если мы свернем себе шею, нас тут никто не найдет.

Данло, чтобы не утомлять пыхтящего за спиной Бардо, нашел широкую, плоскую, поросшую мхом скалу и уселся на ней лицом к морю. Бардо плюхнулся рядом и придвинулся поближе, пытаясь хоть немного согреться.

— Ну и холодина, ей-богу! Чего мы тут не видали?

— Мне хотелось побыть подальше от людей.

Это была правда, и все же Данло, оглядывая великий круг льдов, очерченный синим горизонтом, знал, что пришел на этот пустынный берег зачем-то еще. Он смотрел прямо на запад, где солнце, как громадный оранжевый шар, уже опускалось за край мира. Смотрел на белый ледяной простор, ведущий к его родным островам, и ждал.

— Поздно уже, — заметил Бардо. — Мы весь день провели у Старого Отца.

— Да.

Бардо нервировало не только приближение ночи.

— Ах, Паренек, — сказал он, — надеюсь, после слов Старого Отца ты не станешь думать обо мне очень уж плохо. Надеюсь, ты никому не скажешь, что я написал в пиво старшим послушникам.

Они были одни, и Данло, желая ощутить на лице ветер, снял маску.

— Старшие и меня мучили, — улыбнулся он. — Мне самому хотелось написать им в пиво, если уж на то пошло.

Бардо, пристально глядя на Данло под шорох поземки, покачал головой.

— Это просто чудо, ей-богу. Впрочем, ты всегда был мистиком, так что нечего особо удивляться этим твоим мистическим переменам.

Данло потрепал его по колену и попытался объяснить, что перемены, сотрясающие все его существо, имеют мало общего с мистикой, если понимать под этим словом нечто волшебное или сверхъестественное.

— Это просто техника такая, понимаешь? Сознание отражает само себя, приобретает еще больше контроля над собой и создает новые формы— А ты подумал над этой новой формой, прежде чем придавать ее себе, Паренек? Ты теперь выглядишь почти как прежде — что скажут о тебе алалои?

— Скажут, что я такой же человек, как и они.

— А как быть с договором? Если ты полетишь туда на легком корабле, алалои узнают о Невернесе больше, чем им желательно.

— Это верно. — Данло смотрел на убегающие вдаль застывшие волны, и его глаза стали ясными и холодными, как новый голубой лед. — С другой стороны, им пора об этом узнать. Пути назад для человечества нет. Нельзя вернуться к простой жизни, обратившись вспять. Нет в этом подлинной халлы. Раньше я думал, что халла — это идеальная гармония цветов, солнечного света, здоровой чистой жизни и смерти на сверкающем свежем снегу. Идеальная гармония всего, чего со временем может достигнуть жизнь, без войн, без болезней, без помрачения разума, без астероидов и звезд, способных уничтожить за одну ночь десять тысяч живых видов. Но вселенная устроена иначе. Халла — это преображение жизни. Ее углубление, переход в новые формы и возможности — словом, то, что мы называем эволюцией. Думаю, что и алалоям пришла пора эволюционировать вместе со всем нашим хищным, благословенным видом.

Солнце опускалось все ниже к ледяному океану, а Бардо внимал словам Данло, не сводя глаз с его странного нового лица. Он казался зажатым между почтением, которое испытывал к Данло, и стремлением к собственной блистательной судьбе. Наконец он прочистил горло и сказал:

— Ну что ж, мы все хотим развиваться, верно? А ты, выходит, кто? Бог?

Данло, чувствуя излучаемые Бардо любовь и страх, улыбнулся в порыве дикой радости и сказал:

— Нет, я человек. Наконец-то настоящий человек — то, чем я всегда хотел стать.

Они посидели молча, глядя, как снежные чайки ищут корм в кучках красных замерзших водорослей. Птицы китикеша снижались над застывшей кромкой прибоя, прислушиваясь к движению червей под снегом. Стало смеркаться. Деревья и льдины теряли свои краски, и густая синева неба напоминала цветом глаза Данло. На востоке загорались первые звезды.

Данло устремил взгляд на пять огоньков, образующих хвост Дельфина.

Раньше эти знакомые звезды казались ему белыми точками в черноте космоса. С поверхности планеты почти все звезды выглядели белыми. Сетчатка человеческого глаза воспринимает свет двояко: конусы, различающие краски, невосприимчивы к слабому освещению, а палочки, чувствительные даже к самому слабому свету, не различают красок. Именно палочки обеспечивают человеку способность видеть в темноте, и звезды поэтому кажутся ему белыми, как снег.

Но теперь в глазах Данло развились новые клетки, сочетающие в себе свойства и конусов, и палочек, — и ночь наполнилась красками. Джилада Люс в небе пылала жаркой голубизной, Двойная Мигина стала бледно-оранжевой, Калакина — красной, как капелька крови. Темнота сгущалась, из складок ночи появлялись новые звезды, лучась всеми цветами радуги, и Данло любовался ими. Как странно все-таки быть живым! Как удивительно, что он вообще способен что-то видеть, не говоря уж об этих огнях, заполнивших всю вселенную, чтобы поразить его своей красотой. Сидя на холодном камне рядом с Бардо, Данло дивился огромности тайны жизни. Огонь неба перекликался с огнем его глаз, и так ярок был этот новый свет, что Данло хотелось вечно смотреть на звезды.

— Смотри, — Бардо показал на восток, — сверхновая всходит.

За городом, над нижними склонами Аттакеля, набух световой пузырь. Тридцать лет невернесцы ждали пришествия этой страшной новой звезды, и девятнадцать дней назад ее первый волновой фронт обрушился на Ледопад. С тех пор ранним вечером каждого дня тысячи людей выходили на улицы, чтобы поглядеть на небесное чудо. Данло с его пустынного берега открывалось то же самое зрелище.

Планета поворачивала свой ледяной лик к востоку, и сверхновая поднималась на небо. Ее свет шел сквозь Золотое Кольцо, где созидалики и другие организмы впитывали ее буйную энергию в свои алмазные мембраны и рассеивали сияние по всему небосводу. Мерцающие золотые завесы спускались от верхних слоев атмосферы до самых льдов. И Данло, и все остальные не боялись больше, что сверхновая причинит им вред, и темная громада Вселенского Компьютера больше не затмевала звезды.

— Ну и холодина, ей-богу! — Бардо закутался было в свой шешиновый плащ, но вспомнил, что Данло такой же человек, как и он, и накинул край ему на плечи. — Мы тут еще долго пробудем?

— Не знаю.

— Смотри. — Бардо снова показал на небо. — Твой отец говорил мне когда-то, что Кольцо будет общим созданием — его и Тверди.

— Твердь говорила мне почти то же самое.

— Я только не думал, что это будет так красиво. По-своему Кольцо такое же дитя твоего отца, как и ты.

Эта поразительная мысль вызвала у Данло улыбку.

Бардо достал из кармана шубы книгу, которую ему дал Старый Отец, и похлопал по переплету.

— Не могу поверить, что это правда был он. И что его нет больше.

Данло, повернувшись к нему, медленно кивнул.

— Мне без него тоскливо. Такая уж у меня проклятая судьба — потерять лучшего дважды.

— Да, я понимаю, — Данло вспомнил, как в четырехлетнем возрасте прощался с отцом на льду около Квейткеля, — Я тоже терял отца дважды. Нет. Ничто не теряется.

— В жестокой вселенной мы живем, правда? Порой мне кажется, что все становится только хуже.