— O-хо, видимость обманчива — я постоянно твердил об этом Данло и другим своим ученикам. Но только не в этот раз. Так, все так: это именно то, что тебе кажется. Недавно у меня возникли кое-какие мысли относительно Великой Теоремы. Проложить прямой маршрут между любыми двумя звездами возможно, это так, но найти его, как правило, очень трудно. Кошмарно трудно, а-ха. Здесь я попытался доказать эту теорему конструктивно. Чтобы любой пилот мог построить маршрут между любыми двумя звездами — даже если одна из них находится в нашей галактике, а другая в Гончих Псах. Между любыми звездами вселенной.

При этом поразительном заявлении Бардо посмотрел на Старого Отца так, словно тот из-за болезни повредился рассудком. Пилоты мечтали о конструктивном доказательстве Великой Теоремы три тысячи лет. Даже Мэллори Рингесс, доказавший ее в общем смысле, не осилил конструктивного доказательства.

— Спасибо, — пробормотал Бардо, не зная, что еще сказать. Он смотрел на Старого Отца, почти не скрывая жалости, сокрушаясь, что этот несчастный фраваши потратил свои последние дни на математические бредни.

Данло тоже смотрел на своего учителя, но совсем по-другому — глубоко и странно. Казалось, он открыл в загадочном старом инопланетянине нечто такое, о чем прежде не догадывался. Положив руку на книгу Бардо, он с головой ушел в страшную красоту этих золотых глаз.

— Спасибо, — повторил Бардо, которому не терпелось покончить с этим тягостным посещением. — У вас ведь и для Данло есть подарок?

— Ах-ох. Данло уже получил свой подарок. Я отдал ему то, чем очень дорожил когда-то.

— Флейта, — кивнул Бардо, вспомнив рассказ Данло о том, как Старый Отец подарил ему свою шакухачи в их первую встречу на Северном Берегу. — Чертова флейта.

Данло при этих словах достал из кармана шубы длинный золотой ствол. .

— Нет, не флейта, — сказал Старый Отец. — Я подарил ему то, чем дорожил еще больше, — так, все так.

— Что же это? — допытывался Бардо.

И тогда, в полной тишине между двумя ударами сердца Данло, Старый Отец протянул дрожащий мохнатый палец к черному кольцу на его правом мизинце.

— Что такое? Спятил он, что ли? — вскричал Бардо. Но тут он вспомнил, зачем их позвали в эту холодную, выложенную камнем комнату, вспомнил о сострадании и о требованиях этикета. — Простите, Старый Отец, но вы что-то путаете. Вы ведь должны знать, что кольцо это принадлежало Мэллори Рингессу. Я хранил его у себя много лет, а когда время пришло, отдал его Данло.

— Спасибо, что сберег мое кольцо, — сказал Старый Отец.

— Но не можете же вы взаправду думать, что вы…

— Мэллори Рингесс, — тихо договорил за него фраваши. — Сейчас я, как видишь, Старый Отец, но раньше был Мэллори Рингессом.

Бардо, ошарашенный за этот день дважды, вытаращил глаза, а Старый Отец объяснил, что никогда не покидал Невернеса, а просто принял облик фраваши. О том, как он это сделал, Бардо и Данло могли только догадываться. Возможно, он нашел резчика, чей специальностью было ваяние инопланетян из человеческой глины. Впрочем, Старый Отец намекнул, что Твердь, не так давно создавшая в Экстре двойник Тамары, сходным образом помогла ему перевоплотиться в существо с белым мехом, красной кровью и одухотворенными золотыми глазами, в чьем голосе теперь звучал весь диапазон чудесных фравашийских модуляций.

— Не верю я в это, — сказал Бардо. Старый Отец со своим изменчивым инопланетным сознанием всегда славился тем, что говорил странные вещи, но ничего более странного Бардо за свою жизнь еще не слышал. — Не могу поверить.

— Охо, ты вечно во всем сомневался.

— Скажем лучше, что Бардо всегда проявлял проницательность.

— Ну да, тебе нравилось так думать, я помню.

— Помнишь, значит? Еще бы.

— Ха-ха, я помню о тебе больше, чем тебе самому хотелось бы помнить.

— Не вижу, как это возможно.

Глаза Старого Отца стали на миг мягкими и сострадательными.

— Я помню, как старшие послушники дразнили тебя Ссыкуном-Лалом и заставляли тебя спать на мокром.

— Ну, это все знают. Все, кто жил со мной вместе в Доме Погибели. О Бардо теперь ходит много историй.

— Да, наверно. Все так. — Старый Отец некоторое время смотрел сквозь Бардо так, словно грезил наяву. Потом его глаза вспыхнули оранжевым огнем, и он спросил с улыбкой: — А знают ли они историю о том, как юный Пешевал Лал, называвший себя Бардо, написал старшим послушникам в пиво, которое сам же им и подал?

При этом нежданном разоблачении из прошлого Бардо побагровел от стыда, ошеломленно взглянул на Старого Отца и пробормотал:

— Нет — кроме меня, об этом знал только Мэллори.

Данло все это время молчал не сводя глаз с фраваши.

Теперь Старый Отец, отвернувшись от Бардо, обратил полный свет своего сознания на него. На протяжении десяти ударов сердца Данло смотрел в золотые глаза этого странного существа, которое полюбил с первой же их встречи на берегу у замерзшего моря. Он протянул к нему руки, чего фраваши всегда избегал, и стиснул его белые мохнатые пальцы, как было заведено между людьми последний миллион лет.

Да, да, да.

— Так это же правда, ей-богу! Он действительно Мэллори Рингесс!

— Да. Это он. — И Данло, глядя в застывшие воды пространства и времени, добавил тихо и почтительно: — Это ты.

— Но почему? — Бардо подался к Старому Отцу, явно порываясь уткнуться лицом в его мохнатую грудь, но сдержался. — Мэллори, если это правда ты, скажи мне, пожалуйста: почему ты бросил нас и обернулся проклятым фраваши?

— Я тоже хотел бы это знать, почтенный, — сказал Данло.

Старый Отец освободился от его рук и просвистал тихую, протяжную ноту, которая у фраваши, видимо, обозначала вздох. (А может быть, он хотел этим сказать, что Данло, как и в юности, задает вопросы, ответить на которые почти невозможно.) Он закрыл глаза, и Данло испугался, что волнения этого утра могут ускорить его последнее путешествие. Но Старый Отец с тихим смехом взглянул сперва на Бардо, потом на него и сказал:

— Ах-ха, это сложно объяснить.

Под звуки скорбной музыки, проникающей в комнату из глубины дома, он попытался рассказать им, что значит быть скраером. Вселенная, сказал он, подобна бесконечному золотому дереву, ветвящемуся в далекое будущее. При этом oна, как всякое дерево, будь то ши или дуб, тянется лишь в одну сторону — к свету. Но каждая из несчетных миллиардов его веточек может быть заслонена более толстой веткой или отсечена вовсе. Само дерево не умрет никогда, но части его могут страдать от болезней, сохнуть или искривляться.

— Ах-ха — Бардо, наверно, думает, что, если бы я не бросал Орден или вернулся бы вовремя, как это сделал Данло, я мог бы остановить войну еще до ее начала. Да-да, все так: я мог бы совершить это, казалось бы, доброе дело, и зеленая цветущая ветвь сохранилась бы во всей своей красе — на какое-то время. Но цена, ох-хо-хо, цена этого — предотвратить одну войну и вызвать другую, еще более страшную. Сохранить одну ветку и потерять сук, от которого отходит целая тысяча. Целую галактику, Данло. Выбор есть всегда и для всех, страшный выбор — но и прекрасный тоже. Ради этого стоит быть живым и разумным, правда? В конечном счете мы сами выбираем свое будущее. Я, как и все, пытался заглянуть в будущее и выбрать самое лучшее.

Он перевел дыхание, снова потрогал пальцем кольцо на руке Данло, улыбнулся грустно и сказал:

— Данло, Данло, прости за то, что знал меня только как Старого Отца. И за то, что тебе пришлось